Олег Суворов - Орден Казановы

— Господину следователю угодно острить и дальше или я могу приступать к делу? — учтиво осведомился Кутайсов.

— Ну, рассказывай, рассказывай, — предложил Гурский и кивнул на рукопись: — А это что такое?

— Немного погодя я непременно покажу, однако, чтобы мои предположения и доводы показались достаточно убедительными, вам придётся вытерпеть небольшое филологическое отступление. Ну что, готовы?

— Валяй.

— Помните один из самых драматичных моментов чеховский «Чайки»? Ну, в третьем действии, когда Аркадина и Тригорин собираются уезжать, Нина Наречная дарит ему медальон с гравировкой?..

— Ты обещал филологическое отступление, а не театральное, — нетерпеливо перебил следователь, не любивший драматических спектаклей и предпочитавший им оперу. — Даже если и не помню, то готов поверить тебе на слово. Дальше!

— А дальше в вышеупомянутой пьесе есть такая фраза: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её». Однако точно такая же фраза имеется и в рассказе Чехова «Соседи», написанном четырьмя годами ранее. Причём в этом рассказе её произносит не красивая молодая девушка, а тощий немолодой холостяк, что, согласитесь, совсем не одно и то же.

— Ну и что?

— А вот что! — И Кутайсов, торжественно улыбаясь, развернул рукопись, наклонился над столом и положил её перед следователем. — Соблаговолите прочесть, ваше высокоблагородие, конец вот этой главы.

Гурский пожал плечами и углубился в чтение.

«— Ты — сын шакала и змеи, чья голова пахнет, как копыта мускусного оленя! — потрясая копьём, громогласно кричал вождь с утёса, и его могучий голос перекрывал рёв находившегося неподалёку водопада. — Знай, что Прекрасная Роза навсегда останется жить в вигваме Горного Орла, чтобы стряпать ему еду и нянчить его детей. Сейчас Горный Орёл удалится в своё гнездо, а ты, жалкий бледнолицый, последуй за ним, если посмеешь, — и тогда мы сразимся с тобой вновь!

— Размалёванный мерзавец! — глухо выругался Моро, отбрасывая бесполезное ружьё, ещё дымившееся после неудачного выстрела.

— Что будем делать, генерал?— взволнованно спросил лейтенант, наблюдая за действиями индейцев, находившихся по другую сторону бурного речного потока. — Они уводят мадам Стефанию в лес!

— А что тут сделаешь? Я не могу терять времени, пускаясь в погоню за этими дикарями. Нам надо как можно быстрее спуститься в устье реки, где меня уже ждёт корабль, чтобы доставить в Европу. Там начинается решающая битва с корсиканским узурпатором...

— Но это же ваша жена, месье!

— Моя законная жена осталась во Франции, а мадам Стефания... И не смотрите на меня такими глазами, лейтенант! Вы считаете меня жестоким, потому что я готов оставить её этому красномордому уроду? Запомните одну истину, друг мой, поскольку неизвестно, с кем ещё может свести вас судьба. Великие люди могут жертвовать другими людьми, ничтожные — только самими собой... — И с этими словами генерал стал поспешно спускаться к спрятанному в кустах каноэ».

— Это тоже принадлежит перу Чехова? — невозмутимо поинтересовался Гурский, вскидывая глаза на нетерпеливо ерзавшего журналиста.

— Нет, это рукопись некоего Георгия Всеволодовича Морева, которую мне недавно дали на рецензию в издательстве господина Субботина.

— И ты полагаешь, что, поскольку здесь содержится та самая фраза, которую ты вчера слышал по телефону...

— То это, несомненно, он и есть! — Выпалив эту фразу и будучи не в силах усидеть на одном месте, Кутайсов вскочил на ноги. — Ну же, Макар Александрович, скажите, что я не прав!

— Нет, я этого не скажу, — покачал головой следователь. — Ты сам-то видел этого типа?

— Нет, но его, разумеется, видели в издательстве, когда он приносил рукопись.

— Давно это было?

— Недели две назад.

— Едем туда! — скомандовал Гурский, поднимаясь с места и надевая пальто.

По дороге Кутайсов продолжал болтать без умолку, то пытаясь заинтересовать следователя достоинствами романа: «А ей-богу, неплохая вещица, да и написана складно», то стараясь разузнать дальнейший план действий. Однако Макар Александрович сосредоточенно отмалчивался и заговорил, только оказавшись перед конторкой секретаря.

— Вам знаком этот господин? — спросил Гурский, показывая рисунок младшей из сестёр Рогожиных.

— Да, знаком, — прищурился тот. — Недавно он принёс рукопись и изъявил настойчивое желание отдать её лично Алексею Сергеевичу. Я не стал спорить, поскольку среди самодеятельных авторов полно неуравновешенных типов, от которых неизвестно чего можно ожидать...

Макар Александрович шумно вздохнул и прошёл к Субботину. Журналист следовал за ним по пятам, попутно раскланиваясь со знакомыми сотрудниками.

Следователь и издатель были давно знакомы, поэтому дружески поздоровались. Зная слабость Гурского к хорошим сигарам, Алексей Сергеевич сразу же указал рукой на стоявший перед ним ящичек.

— Прошу вас, Макар Александрович.

— Увы, некогда. — Следователь показал рисунок издателю и повторил свой вопрос: — Вы помните этого типа?

— А, потомок генерала Моро, — нацепив пенсне и внимательно вглядевшись, протянул Субботин, — физиономия весьма запоминающаяся, да и сходство схвачено верно. Неужели это вы рисовали? Однако почему тут подписаны инициалы «П.Д.»? По-моему, этого господина звали несколько иначе...

— Когда он должен появиться у вас снова? — требовательно поинтересовался Гурский, опираясь обеими руками на стол и глядя на издателя сверху вниз.

— Да в любой момент может появиться, — благодушно махнул тот, — ведь назначенные две недели уже истекли и рецензия на его роман готова.

— Дайте же и мне наконец взглянуть на этого типа! неожиданно взмолился Кутайсов, протягивая руку за рисунком. — Ух, чёрт, ну и рожа!

«“...Однако союз свободных личностей может оказаться столь же всемогущ, как и олимпийские боги"».

Как замечательно и, главное, верно сказано! А ведь и несчастный Столыпин, убитый на моих глазах, тоже пытался создать из стадных, общинных существ, которыми до сих пор являются наши крестьяне, именно свободных и обладающих чувством собственного достоинства личностей, которые если и способны пожертвовать толикой своей свободы, то лишь на добровольной основе.

Но, увы, ему не дали этого сделать, причём главной помехой оказался не злосчастный вскоре повешенный убийца, а вся тысячелетняя история России. Эта история является настолько рабской, что даже такие выражения, как «в тяжёлой борьбе русский народ отстоял свою свободу и независимость», которыми в канун столетнего юбилея Отечественной войны двенадцатого года полны все наши газеты, выглядят полнейшим абсурдом. Какая там свобода, когда племя рабой под руководством господ отстояло право на домашнее, а не чужеземное рабство!