Сергей Щепетов - Воины снегов

Войска противников вступили в визуальный контакт четыре дня спустя. Вечером после безветренного солнечного дня они разглядели друг друга с расстояния в несколько километров, остановились и... начали готовиться к ночлегу.

По логике «белого» человека, следовало выставить охранение, но Кирилл быстро понял, что ничего из этого не получится — нет такой традиции у таучинов, и никогда не было. Можно не спать несколько суток, охраняя летом оленей или работая веслом на промысловой байдаре, а сейчас-то зачем? Какой смысл пялиться в темноту, ведь по ночам не воюют!

«У казаков родного мира были многовековые традиции хождения „за зипунами", — размышлял Кирилл. — И в этом благородном деле они не брезговали никакими приёмами, включая резню спящего противника. А ведь у нас в лагере нет даже собак — никто не гавкнет! Похоже, придётся дежурить самому».

В итоге учёный надолго остался наедине со своими мыслями и мог вволю позаниматься анализом и синтезом, самокопанием, самобичеванием, поисками смысла жизни и различий между добром и злом. Он стоял на вершине невысокой сопки, смотрел на далёкий лагерь противника и маялся: «Считается, что русский народ всегда искал „правду", боролся да „правду", жаждал „правды". А ещё очень популярно было и есть понятие „справедливость". А вон те чего здесь ищут, чего жаждут? В общем-то, понятно — чего... Но сила их жажды просто потрясает!

Я оказался на „этой" стороне, а не на „той" по чистой случайности. Чем одни лучше других? Одни насилуют и грабят, прикрываясь (слегка!) интересами государства. Оно, когда тут утвердится, положит конец междоусобицам, установит закон и порядок — с произволом чиновников, коррупцией, с бесцеремонной эксплуатацией ресурсов. Это государство для туземцев абсолютно чужое, ведь их предки не принимали участия в его создании: работорговцам-викингам задницы не лизали, от богов своих не отказывались, царям-психопатам не подчинялись. Но аборигены тоже насилуют и грабят. Победители, не моргнув глазом, вырезают мирное население и при этом даже не приводят никаких оправданий или оснований. В них просто нет надобности, ведь каждому ясно, что мавчувенов надо грабить и убивать — они для того и существуют!

И всё-таки, и всё-таки... Из подсознания (или откуда?!) упорно выползает мысль, что „правда" сейчас не за русскими. И вовсе не потому, что они меня пытали, что несколько раз чуть не убили...

А почему? Ну... В государстве российском на протяжении многих веков смертельные голодовки случались регулярно — иногда по нескольку раз при жизни одного поколения. И это при наличии транспортной сети, относительно хорошо развитой торговли, огромной территории, на которой тотального „недорода" не может быть в принципе. Тем не менее, голодовки — трупы на улицах городов — были! Их даже не всегда фиксировали в летописях, настолько они казались обыденными. Механизм этих бедствий прост: при малейших признаках неблагополучия все, кто может, начинают хлеб скупать и придерживать, в надежде получить „настоящую" цену. Остальному населению остаётся подыхать с голоду — в том числе и под стенами амбаров, в которых гниёт „придержанное" зерно.

В Арктике до прихода „белых" людей голодовки бывали не реже, а то и чаще — природа здесь безжалостна и капризна. Но выживали в них не „богатые" и „сильные", а все или... никто. Парадокс? Пожалуй... Мясные ямы будут опустошены, оленье стадо будет безжалостно забито и съедено, если рядом оказались голодные. И вовсе необязательно это должны быть родственники или друзья — пусть даже бывшие враги! Ради „понта", ради смешной первобытной „чести" имущий станет нищим, обречёт на голод собственную семью, но „принципами не поступится"! Нет, они не психи — в плохой год никакой таучин специально не пойдёт спасать голодающих соседей-мавчувенов. Наоборот — постарается держаться от них подальше! Но уж если до него добрались, деваться будет некуда: нет страшнее обиды, чем упрёк „гостя", что ему дали кусок хуже, чем своим!

Так кто же дикарь, кто варвар?! Первобытное племя, занятое кровавой разборкой с соседями, или государство, беспощадное не только к „чужим“, но и к „своим"? В принципе государство может доразвиться до сытой демократии, при которой жизнь „своего" станет чуть ли не высшей ценностью. А племя может доразвиться... до государства! Нет, что-то тут не так, чего-то я недопонимаю... Ведь движущие силы развития едины для всех... А оно есть, это развитие? А может, круг? Или всё-таки спираль?

Эх, Кирюха, о чём, ну о чём ты думаешь?! Ты же вляпался по самое „не балуй" в какой-то кровавый эпизод чужой истории! Или своей... Но никакого „хронотопа", чтобы сбежать, у тебя нет! А есть копьё с наконечником из моржового бивня и тесак, которым ты толком не умеешь пользоваться! А ещё есть „сдвиг по фазе", который местные называют одержимостью...»

Ночь прошла спокойно. Причины этого спокойствия Кирилл так и не узнал, а она была смешной. Утомлённый переходом атаман Шишаков уснул, и подчинённые не решились его разбудить.

На рассвете возле просыпающегося лагеря показались три чужие оленьи упряжки. Они прибыли откуда-то с северо-востока и до последнего момента двигались скрытно — прикрываясь неровностями рельефа. Кириллу стало обидно: дежурил он, похоже, напрасно, ведь с таким же успехом могло прибыть и тридцать упряжек — никто бы не заметил. В данном случае всё обошлось, поскольку это оказались всего лишь перебежчики — мавчувены, насильно мобилизованные русскими. Точнее, эти муж чины принадлежали к небольшой этнической общности, которая проживала в приграничных районах и умудрялась поддерживать с таучинами относительно мирные отношения. Портить их ради сомнительной благосклонности бородатых демонов воины не хотели, особенно после того, что они узнали от Мхатью. Сведения о противнике, которые привезли перебежчики, почему-то никого, кроме Кирилла, не заинтересовали — все были заняты общением с личными духами-хранителями, проверкой оружия и подготовкой упряжек.

На сей раз воины двигались не друг за другом, не бесконечной цепочкой, а толпой, благо снег позволял обходиться без проторённой колеи для нарт. Далеко ехать, конечно, не пришлось — вскоре впереди показалась точно такая же толпа оленьих упряжек. «Армии» остановились на расстоянии метров пятисот друг от друга. Таучины принялись доставать оружие и надевать доспехи. Насколько можно было рассмотреть, противник занимался тем же самым.

«Что, заранее одеться не могли? — мысленно удивился Кирилл. — Наверное, не могли, наверное, это такая общая традиция, раз даже служилые своих союзников не смогли заставить!» Вместе с молодыми помощниками, прихватив одного из перебежчиков, предводитель поднялся на склон и попытался понять диспозицию. Противник потихоньку выстраивался в линию, образуя некое подобие фронта. Из пояснений перебежчика получалось, что в центре располагаются русские и икуты, которых они привели с собой. Фланги же образуют местные мавчувены, вооружённые в основном луками. В глубоком тылу войска быстро формируется подобие походной крепости из грузовых саней, составленных в круг. Там же топчутся и стреноженные олени.