Федор Раззаков - Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол

— Не туда ты лезешь, отец — это большая политика. Не могу я тебе всего рассказать.

— А что тут рассказывать — все и так понятно. Сговорились там наверху товарища Рашидова в отставку отправить, вот и прислали вас, якобы, порядок наводить. А ведь при Рашидове мы здесь неплохо живем. Его дети, кстати, в той же 43-й школе учились, на Малясова. Я их всех знаю — нормальные выросли дети. И отец у них достойный. Он председателем родительского комитета в школе был. В ней больше сотни учеников сражались на фронте, восемьдесят восемь из них назад не вернулись вместе с Виктором Малясовым, чье имя теперь и школа, и наша улица носит. Так товарищ Рашидов помог их память увековечить. А там, между прочим, и наши земляки армяне были. А теперь, значит, ты, сынок, приехал, чтобы товарища Рашидова в отставку отправить? А почему ты, например, в Армению не поехал — неужели там не воруют?

— Там и без меня есть кому порядок наводить, — ответил Габрилянов и снова отвернулся к окну.

— Нет, сынок, некому. К тому же представь себе, как бы там посмотрели на то, если к ним порядок приехал наводить узбек или русский — что бы там началось?

— Не бойся, отец, ничего здесь не начнется, — Габрилянов затушил сигарету в пепельнице и вернулся за стол.

— Тебе легко так говорить, потому что ты пришлый. А мы здесь все одной семьей бок о бок живем вот уже не один десяток лет, — продолжал возмущаться старик. — Мы хотим в мире жить, а вы нас поссорить хотите. О чем там в Москве думают непонятно. Он что, этот Андропов, ничего не понимает?

— Я у него не спрашивал, — развел руками Габрилянов.

— А надо было спросить, когда ты свое согласие давал сюда приехать. Или вас как тех цепных псов сюда запустили?

— Ну, знаешь что отец!.. — не скрывая своего возмущения, воскликнул Габрилянов.

— А ты не бойся, говори, что думаешь, — все так же сидя на стуле и опираясь обеими руками на трость, произнес старик. — Я же не боюсь говорить тебе правду. Я на фронте ничего не боялся, а здесь, в родном для меня городе, и подавно никого не боюсь. Смелости у вас нет, у нынешнего поколения — измельчали вы. Вас для плохих дел используют, а вы не можете прямо в лицо сказать негодяю, что он негодяй. Ну, ничего, если вы не можете, то я сам до Москвы доберусь и скажу вашему Андропову в лицо все, что думаю. Пусть ответит, почему он вражду между людьми сеет, узбека против армянина настраивает, русского против еврея. Я молчать не буду!

Сказав это, старик поднялся со своего места и направился к двери. Но на самом пороге остановился и, обернувшись к хозяину кабинета, произнес:

— Ты человек не молодой, у тебя, наверное, и дети уже взрослые. Попомни мои слова: настанет день, когда тебе будет стыдно им в глаза посмотреть. Вспомни старую армянскую поговорку: «Чем сломать свою честь, лучше сломай свою кость».

Когда дверь за стариком закрылась, Габрилянов достал из пачки сигарету, и хотел было отправить ее в рот. Но вместо этого скомкал ее в кулаке и со всей злости вышвырнул в окно.

Присев на скамейку рядом с памятником Михаилу Лермонтову в сквере у станции метро, которая носила имя этого же поэта, Антон Котов достал из пачки сигарету и закурил. До встречи с нужным человеком оставалось еще несколько минут, поэтому можно было немного расслабиться. Последние два дня Котов потратил на то, чтобы найти московские связи киргизки Арафат Кияшевой. Для этого ему пришлось посетить сельхозакадемию имени Тимирязева, где она училась во второй половине пятидесятых годов. Раздобыв список ее одногруппников, Котову затем пришлось искать их по адресной базе данных, чтобы найти тех из них, которые после окончания института жили и остались работать в Москве. Таковых оказалось шесть человек. Трое из них на данный момент оказались за пределами Москвы и трудились в других республиках. А вот другие трое проживали в столице. Встретившись вчера с двумя из них, Котов узнал, что самой близкой подругой Кияшевой в студенческие годы была третья из списка москвичей — Алевтина Забелина, которая поддерживала с ней отношения по сию пору. Она работала начальником отдела в Министерстве сельского хозяйства СССР, раскинувшее свои владения напротив станции метро «Лермонтовская». И теперь Котов, удобно устроившись на лавочке, ждал встречи именно с этой женщиной, которая должна была подойти сюда с минуты на минуту. Он успел сделать лишь несколько сигаретных затяжек, когда рядом с ним раздался чей-то низкий голос, с характерной для курящего человека хрипотцей:

— Дико извиняюсь за опоздание, но дамам это не возбраняется.

Повернув голову на голос, Котов увидел рядом с собой на лавочке женщину средних лет в деловом костюме.

— Вы Алевтина Николаевна Забелина? — поинтересовался Котов.

— Совершенно верно. А вы Антон Петрович Котов? Тогда угостите, пожалуйста, даму сигаретой — в спешке забыла свои на работе.

Котов протянул женщине пачку и, когда она извлекла из нее сигарету, щелкнул зажигалкой.

— У меня на работе ужас что творится — полная запарка, — сделав затяжку и выпустив дым изо рта, произнесла Забелина. — Вы, извините, какой чай дома пьете?

— Индийский, — ответил Котов, с удивлением глядя на собеседницу.

— Видимо, имеете возможность где-то его доставать по блату, — уверенно констатировала женщина факт того, что этот сорт чая в магазинах было почти не найти. — А вот миллионы наших граждан, которые ходят мимо нас по этим улицам, в основном должны ежедневно вливать в себя пойло, которое именуется грузинским чаем. Причем совсем недавно это был очень качественный напиток, а сегодня превратился в откровенный суррогат.

— Вы занимаетесь чайным производством? — догадался Котов о специфике работы его собеседницы.

— Именно, причем вот уже более четверти века, — кивнула головой женщина. — Вы, наверное, не знаете, но еще в двадцатые годы в нашей стране чай начали массово выращивать в трех регионах: Грузии, Азербайджане и Краснодарском крае. Однако постепенно Грузия выбилась в лидеры, и чаеводство стало там стратегической отраслью. Например, в 1956 году совокупная площадь чайных плантаций там достигла более шестидесяти шести тысяч гектаров. А производство чайного листа возросло с восьмидесяти четырех тысяч до ста восьмидесяти шести тысяч тонн. Чай тогда собирали вручную, привлекая к уборке даже учащихся школ и студентов. Но в семидесятые годы начали внедряться машины, ручные аппараты и механические средства, в результате чего спрос на неосновных работников сократился, из-за чего и началось снижение качество чая. А тут еще и политика вмешалась.

— То есть? — не скрывая удивления, спросил Котов.