Бернард Корнуэлл - Несущий огонь

Перед нами простирался слегка поднимающийся участок голой скалы. Во времена моего отца мужчины на нем упражнялись в обращении с оружием, а женщины в солнечные дни раскладывали тут одежду для сушки. За этой полосой начинались склады, казармы и конюшни, справа вздымался утес, на котором возвели новый дом и церковь. Добраться до них можно было только по грубой каменной рампе, повторявшей изгиб крепостной стены. Мой сын повел людей на рампу, местами переходящую в лестницу с вырубленными ступеньками. Шли они быстро. Передовые дружинники миновали храм и проникли через боковую дверь в главный дом. Почти в ту же минуту из главных его дверей, выходящих на море и кладовые, потоком хлынули женщины и дети. Они бежали вниз по каменным ступеням, сопровождаемые несколькими воинами моего кузена, у которых явно не наблюдалось желания сражаться на плоской вершине утеса. Мы с Финаном прибавили ходу, взбираясь по крутой каменной лестнице, ведущей с рампы к церкви. Колокол продолжал звонить, и меня подмывало зайти в здание, найти того, кто дергает за веревку, и утихомирить, но потом я решил, что этот отчаянный звон усиливает панику, а паника в тот вечер была моим добрым союзником. Заметив нас из дверей церкви, вскрикнула женщина. Я прошел мимо нее, следуя за воинами в полутьму дома.

– Утред! – крикнул я сыну.

– Отец?

– Построй наших перед домом!

Сын отдал приказы, и дружинники хлынули за ним на солнечный свет. В зале, среди столов, на каменных плитах пола валялись четыре тела – трупы тех, кто был застигнут внутри и имел глупость оказать сопротивление. В главном очаге догорал огонь, на кольце из камней, его окружавшем, пеклись овсяные лепешки. Я поднялся на помост и распахнул дверь в палаты без окон. В комнате, служившей, по моей догадке, опочивальней кузену, никого не было. Тут имелась накрытая шкурами постель, гобелены на стенах и три деревянных сундука. Их содержимое могло подождать. Я направился в зал, спрыгнул с помоста и резко обернулся, услышав справа рык. Это была всего лишь забившаяся под стол сука, защищавшая щенков. Теперь уже моих щенков, подумал я и вспомнил про охоту в холмах за гаванью. Мне почудилось вдруг, будто прошлое ожило и я слышу голос отца, эхом отдающийся в зале. Было не важно, что массивные балки расположены на высоте вдвое большей, чем в те дни, а сам зал длиннее и шире. Это Беббанбург! Мой дом!

– Возьми нормальное копье, вошь, – рявкнул на меня отец в тот последний раз, когда мы вместе охотились на кабана.

Гита, новая жена отца, моя мачеха, возражала, что настоящее копье слишком тяжелое для мальчика девяти лет.

– Тогда пусть его кабан выпотрошит, – ответил отец. – Окажет миру услугу, избавив его от такой вши.

И мой дядя захохотал. Мне уже тогда следовало услышать зависть и ненависть в этом смехе. Но теперь, жизнь спустя, я прибыл сюда, чтобы исправить зло, содеянное дядюшкой.

Я вышел через смотрящую на море дверь и обнаружил, что мои люди построились на ровном пространстве за ней. Мы взяли вершину Беббанбурга, но это не означало захвата всей крепости. Предстояло очистить скалу от врагов собирающихся внизу. Сразу под нами, у спуска с лестницы, по которой сбежали женщины и дети, простиралась полоса закопченного камня. Она сейчас находилась в тени фронтона большого дома и была захламлена обугленными деревяшками сгоревшего хранилища. Дальше шли остальные склады и казармы, где-то виднелись следы пожара. Проходы между ними заполняли воины моего кузена, на этот раз должным образом облаченные в доспехи и со щитами.

В этот момент я понял, что совершил ошибку. Я полагал, что захват главного дома, самого высокого в Беббанбурге места, заставит силы кузена атаковать нас и взбирающиеся по лестнице враги будут умирать под нашими клинками. Но люди в проходах внизу никакого желания умирать не выказывали. Они ждали нашей атаки, и я вдруг сообразил, что, если у двоюродного брата есть хоть капля ума, он оставит нас торчать на вершине, а сам отобьет морские ворота и впустит людей Этельхельма.

Теперь от нас требовалось разгромить стягивающиеся воедино силы кузена прежде, чем он додумается до имеющейся у него возможности. Нам придется спуститься в этот лабиринт зданий и обратить врагов в бегство. А я до сих пор понятия не имел, сколько воинов под началом у моего кузена. Знал лишь, что чем быстрее я начну истреблять их, тем скорее снова смогу называть Беббанбург домом.

– Утред! – окликнул я сына. – Ты держишься здесь с двадцатью дружинниками. Прикрывай наши спины! Остальные, за мной!

Я побежал вниз по ступеням, соединявшим вход в дом с тем местом, где располагалось сгоревшее хранилище.

– Образовать стену! – скомандовал я, достигнув подножия лестницы. – Стену! Финан, твоя левая!

Перед нами были две улочки, заполненные врагами. Неприятель до сих пор не пришел в себя. Враги не собирались сражаться в этот летний вечер, а человеку требуется время, чтобы подготовить себя к риску умереть. Я видел их нервозность. Они не выкрикивали оскорблений, не устремлялись с угрозой на нас. Просто ждали, укрывшись за щитами. Я не дам им времени.

– Вперед!

Что видели воины моего кузена? Уверенных в себе воинов. Защитники теперь должны были осознать, что имеют дело с заклятым недругом, угрозой, нависавшей над Беббанбургом столь долгие годы. Видели дружинников, рвущихся в бой, и знали, сколь многое постигли мои бойцы за минувшее время. Во всей Британии не нашлось бы армии, способной потягаться опытом с моей; никто не пользовался репутацией столь свирепой, никого не боялись так сильно, как моих парней. Я иногда называл их своей волчьей стаей. Ждавшие нас в проходах между зданиями полагали, что эта стая сейчас начнет рвать их. Но эти перепуганные люди заблуждались. Мы не были уверенными, мы были отчаянными. Мои дружинники не хуже меня понимали, что скорость решает все. Битва должна быть короткой, или нас задавят числом враги, пока еще плохо соображающие, что происходит. Мы останемся жить, если будем действовать быстро, а иначе – умрем. Поэтому мои воины бросились в атаку с рвением, сходившим за уверенность.

Я руководил нападением на правую улочку. Чтобы перегородить узкий проход, достаточно было «стены щитов» с шеренгой из трех человек, но вместо этого враг попятился. Свитун, все еще в пышном епископском облачении и в шлеме с конским хвостом, находился по правую руку от меня и орудовал тяжелым длинным копьем, нанося удары отступающим защитникам. Один из них попытался отбить укол копья щитом, но принял его не на центр, а на край. В результате от сильного удара Свитуна щит отклонился в сторону, и я сунул Вздох Змея в освободившееся пространство, провернув лезвие, вошедшее в брюхо противнику, а когда тот склонился в агонии над мечом, врезал окованным железом краем щита ему по шее. Он упал.