Сергей Беляк - Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката

— Некрасов? Владимир Ильич, ха-ха, интересная личность! — именно так отреагировал на мой вопрос об этом человеке Андрей Жданов. — Владимир Ильич Некрасов, «Арбат Престиж», обладатель коллекции работ Малевича!..

Я спросил Жданова о Некрасове неспроста — они несколько месяцев просидели в одной тюремной камере.

— Это на Матроске было, в 2009-м. Там же в камерах иерархия шконок, известное дело. И я за три месяца прошел весь этот путь. Вначале был с краю, оттуда через всю камеру — к окну, где смотрящий. Его шконка у окна. Потом шел Некрасов, третий я. То есть у нас с Некрасовым шконки рядом были. Ну, мы и общались, естественно.

Но уж если начал Жданов свой рассказ с тюремной постели — шконки, то тут следует пояснить, каким образом ему удалось за столь небольшой срок в три месяца перебраться с крайней шконки второго яруса на третью шконку от окна в нижнем ряду, где спали смотрящий и один из самых богатых на тот период заключенных Матросской Тишины — Владимир Некрасов, известный на всю страну не только из-за сети своих парфюмерных магазинов под названием «Арбат Престиж», но и в связи с громким делом об уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере, по которому он проходил в качестве обвиняемого на пару с криминальным авторитетом Семеном Могилевичем (он же — Сергей Шнайдер).

— Там у них еще была какая-то украинская история и политика, — поясняет Жданов. — Я не очень вдавался, но политика его слегка зацепила.

Фигуранты громких дел всегда не только в центре внимания прессы, но и пользуются повышенным вниманием как со стороны вертухаев, так и со стороны сокамерников.

Когда Жданов оказался в многоместной камере, где на 18 шконок было 24 заключенных и некоторым из них приходилось спать по очереди, Некрасов уже сидел там, занимая почетное место рядом со смотрящим. У него была прислуга в камере из молодых зэков и несколько адвокатов, которые навещали своего подзащитного по очереди, а один отвечал за регулярное снабжение его продуктами. И парфюмер проводил с адвокатами почти все рабочие дни, только бы поменьше находиться в переполненной, вонючей сто девятой «хате» с тусклым светом под потолком.

Жданову с учетом того, что попал он в тюрьму в возрасте 56 лет и занимал до этого пост мэра небольшого, но все-таки в несколько тысяч жителей городка (да к тому же о его задержании сообщили по телевидению и написали в нескольких газетах!), было разрешено занять сразу одну из верхних шконок и спать на ней одному. Это было уже благо.

Шел день за днем, Жданов присматривался к сокамерникам, присматривались и они к нему. Получив первую передачку, Андрей Александрович, по привычке старого геолога, выложил все на стол и сказал: «На всех».

Еду и курево тут же разделили. Обычно хозяин продуктовой передачки забирает себе самое вкусное, что-то из этого предлагает смотрящему, а конфеты, печенье и все такое прочее отдает на общак. Когда спустя несколько дней Жданову принесли новую передачку от родственников и кто-то из зэков спросил: «Как делить?», он снова распорядился: «На всех!» И тут заметил удивленно-настороженный взгляд смотрящего. После такого же дележа третьей передачки уже наступил черед удивляться Жданову: его вещи вместе с матрацем, подушкой и постельным бельем перекочевали на шконку подальше от входа. Дальше — больше. Вскоре все в камере узнали, что Андрей Жданов не только бывший мэр, но и настоящий поэт. И через три месяца вещи Андрея Александровича (для зэков — Саныча) очутились внизу на третьей шконке от окна — рядом со шконкой парфюмера, который оказался большим любителем поэзии и обладателем дорогой коллекции живописи.

Тогда же парфюмер и смотрящий пригласили Саныча в свою «семейку», то есть предложили ему столоваться вместе с ними, деля продукты на троих. Но в основном то были, конечно, продукты Некрасова.

— Тяготит меня это все, — признавался мне Жданов на свиданиях. — Лучше баланду есть, чем видеть, как на тебя смотрят голодными глазами. Но что делать? Не откажешься ведь теперь…

А продукты доставляли Некрасову из ресторанов и дорогих супермаркетов, и он с сокамерниками ими не делился, — для камерного общака Некрасов получал отдельные передачки с продуктами попроще — из тюремного ларька.

Семейка смотрящего, парфюмера и мэра-поэта была дружной.

«Мы жили душа в душу», — возможно, такое и говорил кому-нибудь позднее смотрящий — тертый, но простоватый мужик, рассказывая о своем знакомстве с Некрасовым и Ждановым. Но вряд ли подобное говорил кому-нибудь сам Некрасов, а Жданов чаще вспоминал лишь о том, как Некрасов вел с ним долгие задушевные беседы, рассказывая о своих взаимоотношениях с одной женщиной.

Ах, любовь!.. Кто-то считает, что без любви трудно прожить долгое время за решеткой, а кто-то, наоборот, уверен, что любовь увеличивает тяжесть заключения и делает человека более уязвимым. В любом случае, лично я всегда советую своим подзащитным не особо раскрывать душу перед сокамерниками, потому что очень скоро все это могут знать опера и следователи, и как они используют потом эту информацию — одному Богу известно. Да и среди зэков обязательно найдется кто-то, кому будет доставлять удовольствие подшучивать над тобой и твоими чувствами, заставляя переживать.

Но случай со Ждановым — особый. Он — поэт. И парфюмер Некрасов решил извлечь пользу из близкого знакомства с поэтом, попросив того написать стихотворение, посвященное своей подруге. И как бы от него самого. Для этого и рассказывал поэту днем и ночью о том, какая она хорошая да пригожая, чтобы разжечь у того фантазии. И, признаюсь, Некрасову это удалось.

А возможно, ему просто попался не столько впечатлительный поэт, сколько отзывчивый по натуре человек. И встреть Некрасов Лимонова, то, скорее всего, в ответ на свои душевные излияния получил бы потом какую-нибудь едкую ремарку в свой адрес.

А вот Жданов написал и подарил парфюмеру прекрасное, легкое как песня стихотворение «Галина», дополнив его таким посвящением: « Сокамернику Некрасову В. И. для его друга жизни — Галины» .

Не силён я в еврейском, в латыни

И по-гречески не разумею,

Но про женское имя Галина

Всё же вам расскажу, как сумею.

Что-то новое в сердце пробилось,

То ль окалина, то ли калина.

Уж давно мне родное не снилось,

А сегодня приснилось — Галина.

Я и раньше романтиком не был,

И не стал им, тем более ныне,

Но, знать, есть над землёю и небо,

А иначе — откуда Галина.

Я-то знаю, всё цену имеет.

Всё равно — миллион иль полтина.

Но бухгалтер во мне вдруг немеет:

Есть бесценное всё же — Галина.

Сколько лжи в человеческой гуще,