Сергей Беляк - Адвокат дьяволов. Хроника смутного времени от известного российского адвоката

А может, и вовсе не было никакого «авторитетного блатного», а был лишь ловкий, опытный зэк из тех «красных», что сотрудничают с администрацией. И тогда «режиссера» всей этой истории следует искать не среди блатных, а среди тюремщиков.

Но это всего лишь мои предположения, основанные на личном опыте. Особенно после знакомства с Сергеем Ефремовым, более известным как Нацист. Он долгие годы сотрудничал с администрацией Иркутского СИЗО и своей жестокостью прославился на всю страну. Просидев почти всю жизнь в тюрьмах и лагерях за убийства и грабежи, физически очень сильный, с наколками от головы до ног, Нацист представлялся сокамерникам честным бродягой и выпытывал у них хитростью или выбивал силой в пресс-хатах нужную оперативникам информацию либо признания в совершении преступлений. А помимо этого, «наезжал» на состоятельных зэков, заставляя их платить за свои реальные или мнимые косяки. И родственники этих несчастных передавали деньги доверенным лицам Нациста, находившимся на свободе. А еще он и его подручные насиловали своих сокамерников, снимая все это на видео, а потом предлагали жертвам выкупить компрометирующие их записи. И люди шли на это, умоляя родственников, при отсутствии денег, продавать машины и даже квартиры.

Но что в итоге произошло с Некрасовым? Он явно испугался. И, вполне возможно, неожиданный ремонт в 109-й камере Матросской Тишины был произведен именно за его счет.

Да, в те годы, начиная с 90-х, производство ремонта тюремных и лагерных помещений за счет самих заключенных было вполне распространенной практикой. Потом руководители ФСИН России признали все это скрытой формой взятки и запретили. Но в 2009 году у Владимира Некрасова еще был шанс оказать «благотворительную помощь» ведомству господина Реймера.

А ровно за два дня до появления в камере № 109 придирчивого авторитета суд, приступивший к рассмотрению дела Некрасова и Шнайдера-Могилевича, решил вернуть их дело прокурору на доследование. Эту сенсационную новость сообщили все СМИ, а телеканалы показали репортажи из зала суда. Поэтому когда парфюмер вернулся к вечеру в тюрьму, все зэки об этой новости уже знали.

— Какое доследование? — возмущался Некрасов, снова оказавшись на своей шконке. — Чего доследовать-то? Что там еще не выяснено? 100 томов дела! Следственная бригада уже давно расформирована…

И тут Андрей Жданов, простая душа, ему и говорит:

— А мне вот все ясно. И либо ты притворяешься, а сам все знаешь, либо чего-то не догоняешь, потому что ясно ведь все как день.

— Что ясно-то? — продолжал включать дурочку Некрасов. Такое и впрямь иногда случается, когда человек не верит своему счастью и боится преждевременно выраженной радостью помешать этому счастью.

— У тебя вот-вот истекает срок, когда ты можешь находиться под стражей в ходе следствия, — втолковывал «непонятливому» парфюмеру Жданов. — А суд отфутболил дело снова следствию. Значит, теперь тебя выпустят. Но не как победителя, а по процедуре. А там, на свободе, они с тобой разберутся: деньги отнимут, разденут и дело прекратят. Тихо, никто и знать не будет. Потому что, находясь в тюрьме, ничего ты им отдать не сможешь.

Говоря «деньги», Жданов, конечно же, имел в виду бизнес парфюмера, а под словом «они» подразумевал нашу власть и тех некрасовских конкурентов, кто был заинтересован в отобрании у него бизнеса. В конце концов все так и вышло: в Москве и других российских городах мгновенно исчезли вывески торговой компании «Арбат Престиж», ее место на рынке продажи парфюмерной продукции заняла другая фирма, а уголовное преследование Некрасова и Могилевича-Шнайдера было прекращено.

Но все это случилось позже, а тогда, в июне 2009 года, Некрасов недоверчиво посмотрел на Андрея Жданова и сказал:

— Нет, Саныч, ты какие-то розовые перспективы мне рисуешь. Все это слишком хорошо.

— А я на ящик коньяка готов поспорить, — заявил вдруг Жданов, искренне радующийся за своего товарища по несчастью, с которым уже успел подружиться. — Никак не возьму в толк, как ты сам всего этого не понимаешь!..

— Ну, давай поспорим, — согласился Некрасов. И они поспорили на ящик армянского коньяка.

— А дальше, — рассказывает Жданов, — мы встретились с Некрасовым уже на какой-то сборке после того, как нас пораскидали по разным камерам. «Ну и как?» — спрашиваю. «Да, — говорит, — меня будут выпускать. Срок содержания под стражей истек». — «Ну, так, значит, — смеюсь, — проспорил?» — «Проспорил», — соглашается. И дает мне визитку своего адвоката. «На, возьми. Позвони ему, или пусть кто-нибудь позвонит, назовет пароль “Вера Засулич”, и адвокат все решит». А я думаю: «Ах, ты, кэлэ-мэнэ! Ну, не так же это делают! Это ты должен у меня спросить: “Куда тебе доставить?..”»

Никакому адвокату Жданов звонить не стал и просить об этом тоже не стал никого.

— Ну, что я за ним бегать буду, что ли? Просто неприлично… Я представлял, что сижу вот в тюрьме, и вдруг домой привозят ящик коньяка! Как подарок от меня моим родным и друзьям. Я им хотел приятное сделать. Но не получилось так не получилось…

Уже отбывая наказание, Жданов однажды рассказал зэкам эту историю про ящик коньяка, выигранный им в споре у известного миллионера, но так и неполученный. Общее мнение было таково: Некрасов снова накосячил. Долг по спору, как и карточный долг, — обязателен к исполнению. И конечно, Некрасов должен был сам спросить у Жданова номера телефонов его родственников, кому можно было бы доставить проспоренный коньяк, а затем и позаботиться о выполнении этого. Но в тот момент тумблер в голове у Некрасова, видимо, уже переключился с позиции «Человек» на позицию «Барин».

В советские времена был такой венгерский фильм «Фальшивая Изабелла» — детектив о коллекционерах почтовых марок. Но сейчас я хочу рассказать не об этом популярном некогда фильме и не о филателистах, а о прокуроре, точнее — о женщине-прокуроре. И история эта тоже полна загадок и тайн.

Под Новый, 2005 год мне позвонил мой бывший однокурсник, которого я не видел более двадцати лет. Оказалось, он служит в прокуратуре, работал в разных регионах, а теперь перевелся в Москву и ждет не дождется выхода на пенсию.

— А ты с нашими здесь встречаешься? — спросил он после поздравлений с наступающим и коротким рассказом о себе.

— Нет, — ответил я, с трудом, если честно, вспомнив и его-то самого, — никого не видел.

— Ну, как же! — удивился мой институтский товарищ, — здесь сейчас полно наших.

Учились мы с ним в Саратове, в юридическом институте, и я был там чуть ли не единственный москвич на всем курсе, а в советские времена оказаться в Москве — работать и жить здесь — мог далеко не каждый. Молодые читатели, вероятно, не знают того, что тогда в стране существовала так называемая «прописка» с ходатайствами об этом министерств и ведомств, с массой согласований в различных городских инстанциях и с обязательным разрешением МВД и КГБ. И приехать в Москву, чтобы здесь прописаться и жить, простому гражданину откуда-нибудь из Грозного, Пензы или того же Саратова было практически невозможно. «Москва не резиновая!» — эта фраза как раз из тех далеких советских времен. Потом времена изменились — Советский Союз с политической карты мира исчез, институт прописки отменили, введя простую регистрацию, и в Москву хлынули миллионы провинциалов и даже граждан соседних государств — из Средней Азии и Закавказья, Украины, Молдавии и Белоруссии. Тогда-то среди москвичей в ходу стало другое выражение: «Понаехали тут!» Однако говорили люди это без злобы — ворчали, но понимали, что раньше мы жили одной большой семьей, и Москва была для всех родным городом — любимой столицей. Песни российских композиторов про Москву исполняли казахские, узбекские, грузинские и украинские артисты, азербайджанец Муслим Магомаев, живший в Москве, пел песни армянина Арно Бабаджаняна, тоже проживавшего здесь же, а гениальный русский парень с Урала Владимир Мулявин посвятил свою жизнь популяризации белорусской фольклорной музыки, создав ансамбль «Песняры» — музыкальную визитную карточку нынешней Республики Беларусь, и звезда с его именем украшает московскую аллею звезд эстрады.