Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Ну… Сашка Лепетченка, Григория, твово брата, Марка Левадного… и тых хлопцив, шо з Московського полка.

– А шо, они тут? Не вернулись в свою Московию?

– В приймах у наших баб. Гуляйпольски бабы, сам знаешь… дуже сладки.

Махно все больше хмурился. Лашкевич нечаянно, не подумав, напомнил о Насте. Даже известие о Московском полке нисколько его не обрадовало. Налил по стаканчику себе и Лашкевичу. Выпили.

– Про Настю ничего не слыхав?

– Ничого, – отвел глаза Лашкевич. – Тишина.

Махно еще больше помрачнел. Но надо дела делать. Тем более что известие об отряде Федоса Щуся подействовало на него как красная тряпка на быка.

– Свой отряд создамо, – повторил он решительно. – Где б нам собраться?

Лашкевич побарабанил пальцами по своему потертому портфелю.

– В Гуляйполи нельзя, – сказал он.

– Это понятно…

– Чого думаете? – вклинился в разговор Трохим. – Тут и соберемся. Сюда, в Терновый, з весны нихто не наведувався. Ни немци, ни варта, ни друга яка чертяка. Хиба шо вовкы… Да, ще якись гетьманци недавно появылысь.

– Какие еще гетьманцы? – удивился Нестор. – Откуда гетьман?

– О-та-та! – развеселился Тимош. – Ты шо, газет не читаешь?

– Я в дороге уже больше недели.

– За цю недилю власть як раз и изминылась. Була ця… Центральна рада и так звани социалисты при них. Эсеры. А сейчас германци гетьмана поставылы. И все чин чином. Даже выборы якись устроилы.

Махно задумчиво спросил:

– Ну и какая разница: гетьман чи эсеры?

Лашкевич потер руки. Салом не корми, дай поговорить про политику.

– Разница, як я понимаю, така. В Ради все ж такы булы социалисты-революционеры. Ну, хоть по названию. А гетьман Скоропадськый – генерал. Из панов, багатющий помещик. В Раде командував армией. И як став гетьманом, разогнав всех социалистив-революционерив к чортовий матери. У нас тепер уже не республика, а Украинська держава. Землю приказано вернуть панам. Ну и скот, плуги, словом, все, шо бедняки тоди взялы.

– Ну и ну! – покачал головой Махно. – Беда им, этим придурошным гетьманцям будет. Загудит народ, как у Трохима улей.

Хозяин хутора согласно кивнул. Он-то знал, что бывает, когда разозлятся пчелы. Пчела себя не щадит: жалит, хотя, возможно, и понимает, что погибнет.

– Но и це ще не все, – протирая вспотевшие стекла очков, моргая ставшими какими-то беспомощными глазами, продолжил Лашкевич. – Теперь кажный двор должен сдать птицю, хлеб, мясо, масло в пользу Германии. Репарация называется.

– Облютеет народ, – бросил Нестор. И подумал: это хорошо. Чтоб нашего брата-хохла крепко расшевелить, надо горячий уголек в задницу вставить. Иначе и рукой не двинет. А из-за репараций, это уж точно, поднимется. Не упустить бы только время. А его на раскачку практически уже нет.

Махно решительно встал. И Лашкевич поднялся следом.

– Не по-людски, не по-украински таке, – заметив нетронутые закуски, проворчал Трохим. – Даже холодца не тронулы!

– Другим разом. Будет у нас ще праздник, Трохим! – ответил Нестор.

Провожая Лашкевича, он вышел во двор.

Юрко, увидев Нестора, соскочил с бедарки, вытянулся.

– Доброго здоровьичка, Нестор Иванович! – радостно заулыбался он.

Махно присмотрелся к парубку. Тонок, удивительно красив был этот смуглолицый хлопец в свои семнадцать.

– Ну, Юрко! Растешь ты на страх девкам! – сказал Махно и обнял своего бывшего «адьютанта».

– Ты, Нестор, только не сильно пока высовывайся. Не геройствуй! – прощаясь, попросил Лашкевич. – Не баламуть раньше времени уезд! Карателей набежит – куча!..

– От и хорошо.

– Надо бы тышком-нышком. Пока свои силы не соберем в кулак.

– Тышком-нышком мыши бегают, а мы ж не мыши… Езжай, «булгахтер»! Делай свое дело!

Юрко с восторгом смотрел на своего кумира, за которого, кажется, готов был отдать жизнь. Стегнул смирную лошадку. Тихо покатилась бедарка по поросшей муравой дороге, как по облаку, не поднимая пыли…

С утра начали прибывать гости. Первым, в рассветных сумерках, пришел Сашко Лепетченко. Встречал товарищей Нестор.

Увидев Сашка, обрадовался. Пошел навстречу. Обнялись.

– Ожидали мы тебе, Нестор! – возбужденно заговорил Сашко. – Тут таке кругом… немци, гетьманци, австриякы. А мы сыдым, каждый в своей норе. Ждем. Чого?

– А до Федоса чего не подался?

– Не знаю. Не по нутру.

– Что так?

– Грабыть не по нутру. Хочу понимать, в кого стреляю, за шо убиваю. Не за барахло, не за золоти перстенечкы…

– Помудрел ты.

– Время таке. Вси быстро мудреють.

– А Иван чого не пришел?

– Немае Ивана. Як пишов тоди – и сгинув… Хтось слыхав, будто он до цыган прибывся. Не верю. А ще слух пройшов, шо в Катеринослави його бачилы. В скуфейке, в подряснику. Будто бы в монастырь подався. А в якый, куда – хто знае?

– Всякому своя дорога, – задумчиво сказал Нестор.

И вот их уже человек тридцать собралось. Курили, разговаривали, спорили. Здесь были и брат Нестора Григорий, и Марко Левадный, и вояки Московского полка, надолго застрявшие в Гуляйполе в приймах: прапорщик Семёнов-Турский, пулеметчик Корнеев, второй номер Грузнов, ефрейтор Халабудов и застенчивый веснушчатый солдатик Ермольев. И еще хлопцы из прежней махновской «черной сотни», и конюх Степан…

Нестор подходил к каждому. С кем здоровался за руку, кого обнимал…

А чуть позже все расселись в садочке под вишнями, и Нестор отчитался перед ними:

– А после Ленина, як получил документы та поддержку, пошел я до нашего батька, до вожака всемирной анархии Петра Лексеича Кропоткина.

– До самого? – в один голос ахнули Сашко Лепетченко и Григорий.

А Трохим, услышав, вынес из хаты портрет Кропоткина, приспособил его на вишневом стволе.

Нестор за эти годы научился ораторствовать. Он мастерски, где надо, повышал голос, делал длинные паузы, чтобы дать слушателям осмыслить сказанное. И все завороженно смотрели то на него, то на портрет Кропоткина, который, как добрый святой, обозревал и благословлял собравшихся.

– И что я вам скажу, браты мои, – понизив голос до доверительного шепота, говорил Нестор. – Шибко я боялся! Ну что я за человек для Кропоткина? Я же – о! – Рукой Махно достал землю. – А он – о! – Рука ушла вверх. – Все страны прошел. Книжок написал больше, чем я вареников съел… – И, приостановив пальцем смешок, закончил патетически: – Он приняв из рук самого Бакунина революционну саблю свободы!..

Солдатики бывшего Московского полка открыли рты. Об анархии они пока имели самое общее представление: делай что хочешь, горячая баба под боком, еды от пуза. И никто тебя не трогает – воля! А тут еще революционная сабля! Что оно такое? Может, как булава у гетмана?

– Человек он оказался необыкновенный, редкостной душевности, – продолжил Махно. – Чтоб не збрехать, часов пять беседовали. Самовар чая выпили… ведерный. Обо всем расспросил. Об каждом из вас, моих соратниках. Одобрыв! И сказав самое важное… Сказав: «Не могу вам, товарищ Махно, советовать, ехать вам сейчас на Украину чи ни. Бо сильно там опасно! Сами решайте. Но если поедете, то знайте: революция не терпит сентиментальности». Это, конечно, по-ученому. А по-нашому, по-простому, это значить, что надо сничтожать оккупантов, гетьманцев, панов и другую всяку сволоту под самый корень! Крови не бояться! Жизни не щадить! Ни вражей, ни своей!