Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Як на гармошке грае, – подтвердил Щусь.

– Может, она нам чуть позже пригодится. Когда по всей Украине пойдем. А пока… дорогу до Гуляйполя мы и так найдем!

– Шо, на Гуляйполе пидем? – удивился Щусь. – Там же немцев до чорта. Полк, не меньше. А у нас?..

– А у нас – внезапность, это уже считай рота. Тачанки, что нагнали на них страху – ще рота. Та нас человек… Сколько, Тимка?

– Може, сто, може, чуть бильше.

– Ну так шо ж нам наполовину разбитого немецкого полка бояться? – Нестор поднял глаза на Щуся. – Даю тебе, Федос, в подкрепление три тачанки, пойдешь со своими хлопцами левым флангом. И прочешешь все Гуляйполе до самой церквы…

– Поняв.

Махно оглядел окруживших его бойцов, остановил взгляд на немолодом Трохиме Бойко:

– Ты, Трохим, в Японскую кем был?

– Так це колы було!.. Младшим унтер-офицером…

– О! – обрадовался Махно. – Назначаю тебя, Трохим, полковником. Пока полка нема, покомандуешь теми, хто есть. Зайдешь в Гуляйполе с правого фланга. И тебе тоже – три тачанки… Встренетесь з Федосом на площади, коло церквы! Понял?

– Понять-то поняв! Но полковник – це дуже высоко! Назначь мене, Нестор, лучше… ну, хочь сотником, чи шо.

– Ладно, будешь сотником, – легко согласился Махно. – Это ж временно. А справишься, хлопцы тебя хоть генералом назначат. Потому шо командиры у нас будут выборные. – Он встал на подножку тачанки, сверху оглядел сгрудившихся вокруг него соратников. – Давайте, хлопцы, не опозоримся! Гуляйполе – то наша родна мать! Наша столица! Ворвемся с грохотом, с гамом! Вперед!..

Застучали сотни копыт. Засвистели нагайки. Заскрипели колеса телег, тачанок. Пыль поднялась над степью…

Гуляйполе было не близко. Но уж очень им хотелось побывать в своем родном селе, в своей столице!

Справа высился курган с каменной бабой наверху. Сколько уже видел этот рукотворный холм, степная пирамида, вот таких походов, сколько слышал разбойничьего свиста, скрипа, звона оружия! Сколько крови впитала эта земля!

Поколупанное пулями здание почты, мрачный особняк бывшей полицейкой управы, народный театр, площадь, на краю которой стояла расписанная, как шкатулка, Крестово-Воздвиженская церковь.

Гуляйполе…

Бой только что закончился. Еще уносили в больницу на самодельных носилках раненых. Еще дымились, дотлевая, две-три хатки и клуня. А народ все стягивался и стягивался к площади. Почти все мужики были вооружены. Гвалт, шум. Махно стоял на тачанке, и к нему тянулись руки – люди хотели хоть дотронуться до него.

– Батько!

– Батько Нестор Ивановыч! З возверненням!..

– Надовго в этот раз, Нестор Ивановыч?

– Ще не знаю. Какая будет военна диспозиция, – загадочно отвечал Махно.

В угол площади согнали толпу пленных. Это были в основном австрияки, но попадались и венгры, и немцы. Среди них выделялись своими нарядами гусары. Махновцы бродили между пленными, высматривая добычу.

Вот один из махновцев углядел добротную меховую гусарскую шапку, снял ее. Немец что-то гневно заговорил.

– Та не шуми ты, ей-богу! – флегматично рассердился добродушный дядько. – Во-первых, нашо она тоби серед лета? И потом, скоро ж тоби не на чем буде цю шапку носыть. Ферштей?

Дядько примерил шапку, она ему оказалась велика, накрыла глаза и даже нос. Вокруг захохотали. Рассмеялся даже только что гневавшийся пленный…

– Ничо, може, жинки на воротник сгодиться. – Махновец затолкал добычу в торбу и пошел дальше, высматривая, чем бы еще поживиться.

И повсюду здесь шли торги. Меняли награбленное на награбленное.

– Мундирчик, мундирчик! Дывысь, як росшитый! Узорчатый! Пуговкы, шнурочкы!

– Дура! То доломан, а не мундир. На шо меняешь?

– На револьверт з патронамы.

– Малахольный! За револьверт я тоби живого гусара дам вместе з доломаном и ще й з конякою в придачу.

– Штанци! Штанци! Бач, з шовковым шнуром.

– То чакчиры, а не штанци.

– А як ты в йих розбыраешься?

– Я пока ще и в бабах розбираюсь!

Шумели махновцы, торговались. Хохотали. Площадь превратилась в ярмарку. К махновцам присоединились и гуляйпольские жители, тоже пытались что-нибудь урвать.

Пленные были испуганы, особенно не протестовали. Лишь высокий статный майор, командир эскадрона гусар, бунтовал. Не позволял себя раздеть. На чем-то настаивал. Иногда выкрикивал: «Коммандирен!», «Макно!»… Призывал, что ли?

В управе Махно и Лашкевич склонились над бумагами. Слева от себя Лашкевич пристроил счеты. Он то и дело смотрел в бумажки, какие-то отодвигал в сторону, какие-то клал под счеты, а некоторые, более важные, совал в портфель. И щелкал, щелкал костяшками.

– В австрийской бригадной кассе взялы двенадцать тысяч марок. – Он кивнул в сторону кожаных ранцев с телячьим верхом, брошенных в углу. – Хороша добыча… И в банке взято шестьдесят тысяч карбованцев…

Он опять пощелкал костяшками.

– И як ты, Тимош, так ловко с этим инструментом ладишь! – глядя на счеты и на измазанные чернилами тонкие пальцы «булгахтера», изумился Нестор. – Я до этой машинкы никак не могу дойти головой, як она считает? И главное, шо не ошибается. От в чем фокус!

Нестор взъерошил своему финансисту волосы. Давно не виделись. Лашкевич все это время скрывался на окраине Гуляйполя, мало показывался в дневные часы в селе. Случалось во время облав прятаться в подвале. Дружеский жест батьки остался, однако, без внимания. Тимош был увлечен своей математикой.

– Из комендантской кассы взято собранных по контрибуции шесть тысяч рублив… и сто шестьдесят штук серебряных и сорок три золотых монеты…

В комнату управы ввалился Щусь. Руку он уже снял с перевязи, но все еще прижимал ее к животу.

– Батько! – прокричал он еще от самой двери. – Мы там трошки пленных пошарпалы, не буде возражениев?

– А с чего вдруг ты разрешение спрашиваешь?

– Та там майор ихний, такый гад, все лаеться, до тебя просится. Видать, жаловаться буде… Може, пострелять их к чортовий матери?

– Но-но! Я тебе постреляю! – вскочил Махно. – То ж военнопленные! Не понимаешь? Это ж политика!

– Когда оны Украину грабили, не було политики. А теперь, значить, политика?

– Не лезь, Федос, в те дела, в яких не разбираешся! – строго сказал Махно. – Давай сюда того майора!

Щусь, гулко топоча ногами, вышел.

Много претерпела управа за последнее время. И казармой была, и складом. Стены пообтерлись, украсились надписями, полы пришли в негодность. Лаги под ними прогнили, доски гнулись.

Махно помотал головой – несколько ночей недосыпал, сказал Лашкевичу:

– Значить, так! Гроши раздай. Ограбленным, обиженным, вдовам, сиротам.

– Надо бы, шоб хоть документ якый предъявлялы, – высказал сомнение Тимош. – Шоб не сунуть кому попало. А то…