Леонид Млечин - Сумерки вождей

Сталин небрежно просмотрел текст и, не подписав, вернул ему страницу.

— Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего дела? Ищите себе для этого другого секретаря, — грубо ответил Сталин.

— Владимир Ильич будет чрезвычайно расстроен и рассержен, — предупредил помощник.

Сталин только хмыкнул − пренебрежительно. Он не сомневался, что, заняв принципиальную позицию, поступил правильно, по-ленински.

Задолго до Октября один социал-демократ, слушатель эмигрантской партийной школы во французском городке Лонжюмо, решительно не согласился с молодым тогда Владимиром Ильичом, который уверенно предсказывал: в будущей революции меньшевики не будут союзниками, они могут только мешать нам, большевикам. После занятия он неодобрительно заметил Ленину:

— Уж очень вы, Владимир Ильич, свирепо относитесь к меньшевикам.

Все-таки и большевики, и меньшевики принадлежали к одной и той же партии — социал-демократической, разделяли базовые ценности и идеи. До 1917 года революционеры легко переходили из одного крыла в другое. Разногласия касались тактики и методов. Меньшевики, скажем, были противниками терактов и ограблений банков, как тогда говорили, — эксов, которыми занимались, добывая деньги, большевики.

Ленин, усевшись на велосипед, выслушал его без интереса и посоветовал:

— Если схватили меньшевика за горло, так душите.

— А дальше что?

— Прислушайтесь: если дышит, душите, пока не перестанет дышать.

И укатил на велосипеде.

На заседании ЦК партии большевиков вскоре после революции Ленин недовольно заметил товарищам:

— Мы часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.

14 ноября 1917 года Ленин выступал на заседании Петербургского комитета партии:

— Когда нам необходимо арестовывать — мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.

На съезде Советов Ленин объявил:

— Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие!

Некоторые большевики пугались ленинских слов.

Александра Михайловна Коллонтай недолго пробыла министром. Не согласившись с мнением большинства наркомов, демонстративно вышла из состава правительства. Сидя теперь уже не в президиуме, а в зале, внимательно следила за разгоравшейся на партийном съезде дискуссией о методах управления — страной и партией.

Ленин назвал внутрипартийную демократию вредной, считая, что излишние дискуссии и выборность руководителей должны остаться в прошлом:

— Это был период сплошной коллегиальности. Из этого исторического факта не выскочишь. Но когда говорят, что коллегиальность — школа управления… Нельзя же все время сидеть в приготовительном классе школы! (В зале аплодисменты.) Этот номер не пройдет. Мы теперь взрослые, и нас будут дуть и дуть во всех областях, если мы будем поступать, как школьники… Все эти крики о назначенцах, весь этот старый, вредный хлам, который находит место в разных резолюциях, разговорах, должен быть выметен… Некоторые меньшевики и эсеры требуют замены единоличия коллегиальностью. Извините, товарищи, этот номер не пройдет! От этого мы отучились.

На трибуну вышла Александра Коллонтай. Она рассказала, как партийные секретари мешали ей излагать ее взгляды и в результате она с трудом издала брошюру «Рабочая оппозиция» тиражом всего полторы тысячи экземпляров:

— Товарищи, каждый из нас, кто работает на местах, в массе, знает, что приходится сталкиваться с ужасающими картинами условий, в которых находятся наши товарищи-рабочие, и замалчивать этого нельзя, незачем. Наоборот, нужно вскрыть эту болезнь. Несмотря на все наше личное отношение к Владимиру Ильичу, — я думаю, что мы все в глубине души имеем к нему исключительное чувство, — несмотря на это, мы не можем не сказать, что его доклад мало кого удовлетворил. Ждали от него ответа на те события, которые происходят у нас в советской трудовой России, — события грозные, чреватые последствиями. Мы ждали, что в партийной среде Владимир Ильич скажет, какие меры ЦК принимает, чтобы эти события не повторялись. Но Владимир Ильич обошел вопрос о Кронштадте и вопрос о Питере и о Москве…

Коллонтай не понимала и не принимала происходивших в партаппарате перемен:

— Партия требует голого подчинения, механической дисциплины. А мы должны обеспечить широкую, развернутую демократию. Если партия не хочет превратиться в секту, оторванную от народа, надо признать право различных партийных течений на свободные дискуссии, дать им возможность защищать свои взгляды через массовую печать, выпускать любые «вредные» брошюры, как, например, моя брошюра «Рабочая оппозиция»…

Владимир Ильич отверг все критические замечания оппозиции и отстаивал право партии монопольно управлять всем и вся:

— Пока мы, ЦК партии и вся партия, будем администрировать, то есть управлять государством, мы никогда не откажемся от «перетряхивания», то есть смещения, перемещения, назначения, увольнения и прочего. Не надо теперь оппозиции, товарищи: не то время! Либо — тут, либо — там. И я думаю, что партийному съезду придется этот вывод сделать, что для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций! (Аплодисменты.) У вас есть желание дискутировать, но, кроме общих заявлений, вы ничего не даете. Вместо этого вы занимаетесь чистейшей демагогией… Это демагогия, на которой базируются анархистско-махновские и кронштадтские элементы.

Руководители партии никогда не видели Ленина таким разъяренным.

Его слова другие воплощали в жизнь.

Нарком юстиции с декабря 1917 года по март 1918 года левый эсер Исаак Захарович Штейнберг, совершенно отчаявшись, обратился к Ленину:

— Для чего же тогда народный комиссариат юстиции? Назвали бы его комиссариатом по социальному уничтожению, и дело с концом!

— Великолепная мысль, — моментально отозвался Ленин. — Это совершенно точно отражает положение. К несчастью, так назвать его мы не можем.

— Слышали новый стишок, Владимир Ильич? — спросила секретарь.

Ленин вопросительно посмотрел на нее.

— А вот. — Она держала в руках свежий номер сатирического журнала:

Дочитав, спросила:

— Правда, смешно? И похоже на правду.