Леонид Млечин - Сумерки вождей

В Горках настелили новые полы. Вероятно, из сырого материала. Пол, высыхая, трещал. В тишине ночи этот треск раздавался как ружейная пальба. Владимир Ильич, страдавший бессонницей, жаловался Надежде Константиновне, что это мешает ему спать, и возмущался:

— Понятно, почему пол трещит. Клей-то советский!

Он требовал от врачей ответа: каков прогноз?

Его осмотрел офтальмолог академик Михаил Иосифович Авербах.

Ленин явно был возбужден и искал все возможности остаться с профессором наедине. Предчувствуя тяжелый для него разговор, профессор всячески избегал быть с ним с глазу на глаз, но такая минута все же выпала. Схватив профессора Авербаха за руку, Владимир Ильич с большим волнением спросил:

— Говорят, вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?

Профессор не успел ответить, потому что вошла медсестра.

Ленин попросил Крупскую принести ему труды по медицине. Хотел понять, что с ним происходит. Читал их — в основном по-английски. И, похоже, все больше осознавал, что ему грозит.

С горечью сказал Григорию Евсеевичу Зиновьеву:

— Помяните мое слово, кончу параличом.

Он страшно этого боялся. В мае 1922 года, после спазма сосудов, в присутствии профессора-невропатолога Алексея Михайловича Кожевникова произнес:

— Вот история, так будет кондрашка.

В начале зимы 1923 года поделился с тем же Кожевниковым и другим профессором-невропатологом Василием Васильевичем Крамером:

— Мне много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, умрешь от кондрашки». На мой вопрос, почему он так думает, ответил: «Да шея у тебя больно короткая».

Осмотрев его, профессоры Кожевников и Крамер записали в истории болезни:

«Нервы несколько разошлись, и временами появляется желание плакать, слезы готовы брызнуть из глаз, но Владимиру Ильичу все же удается это подавить, не плакал ни разу. Сегодня председательствовать в Совнаркоме ему было легче. Ошибок он не делал. Вообще работой себя не утомляет. Изредка немного болит голова. Но быстро проходит».

Когда это прежде Владимиру Ильичу Ленину хотелось расплакаться?

30 мая 1922 года он потребовал, чтобы к нему в Горки вызвали Сталина. Тот приехал вместе с Николаем Ивановичем Бухариным. Сталин прошел в комнату больного, плотно прикрыв за собой дверь.

Бухарин остался с сестрой вождя. Таинственно заметил:

— Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина.

Через несколько минут Сталин вышел. Вместе с Бухариным они направились во двор к автомобилю. Мария Ильинична пошла их проводить. Они разговаривали друг с другом вполголоса. Сталин обернулся, увидел ее и, обращаясь к Бухарину, заметил:

— Ей можно сказать, а Наде не надо.

Сталин поведал Марии Ильиничне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить обещание, данное ранее: помочь ему вовремя уйти со сцены, если вождя разобьет паралич.

— Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, наступил, — сказал павший духом Ленин. — У меня паралич, и мне нужна ваша помощь.

Владимир Ильич попросил Сталина привезти ему яда. И Сталин обещал.

Но пересказав этот разговор Бухарину и Ульяновой, он сам стал сомневаться: не понял ли Владимир Ильич согласие помочь ему уйти из жизни таким образом, что момент покончить счеты с жизнью уже наступил и, следовательно, надежды на выздоровление больше нет?

— Я обещал привезти яда, чтобы его успокоить, — объяснил Сталин, — а вдруг он и в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? Выйдет как бы подтверждение безнадежности?

Втроем они решили, что Сталину следует еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать: он переговорил с врачами, они заверили его, что положение совсем не так безнадежно, болезнь излечима, так что с исполнением просьбы Владимира Ильича можно подождать…

Через десять лет, осенью 1932 года, на квартире у Алексея Максимовича Горького, где руководители партии встречались с писателями, Николай Иванович Бухарин вдруг вспомнил этот эпизод. Предложил Сталину:

— Расскажи, как Ленин просил у тебя яд, когда ему стало совсем плохо. Он считал, что бесцельно существование, при котором он точно заключен в склеротической камере для смертников — ни говорить, ни писать, ни действовать не может. Что тебе тогда сказал Ленин? Повтори то, что ты тогда говорил на политбюро.

Сталин неохотно, но с достоинством сказал, откинувшись на спинку стула и расстегнув свой серый френч:

— Ильич понимал, что умирает, и он действительно сказал мне — я не знаю, в шутку или серьезно, — чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Марусе. «Вы самый жестокий член партии», — ленинские слова Сталин повторил с оттенком некоторой гордости…

Дмитрий Ильич Ульянов, назначенный главноуполномоченным наркомата здравоохранения по курортам Крыма, спросил старшего брата:

— У тебя есть револьвер?

— Есть, — ответил Владимир Ильич.

— А где?

Вождь пошарил в письменном столе. Оказалось, что браунинг действительно лежит там — черный, без кобуры и давно нечищенный, так как Владимир Ильич оружием не интересовался. Дмитрий Ульянов взял револьвер и привел его в порядок.

Пустить себе пулю в лоб? Руки не слушались.

К Сталину в кабинет без объяснений могли проникнуть только члены политбюро и секретари ЦК партии. Остальным, в том числе работникам его аппарата, следовало заранее договориться по телефону − испросить аудиенцию, осведомиться, в какое время можно зайти.

«Сто раз подумаешь, прежде чем позвонить ему, — вспоминал служивший в его секретариате Алексей Павлович Балашов, — но я не помню случая, чтобы он отказал. Говорил — заходите сейчас или через полчаса. В приемной Товстухе докладываешь, что тебя вызвали. Мы же все подчинялись Товстухе и Мехлису. Надо еще подумать, а как они посмотрят на то, что ты действуешь через их голову».

Иван Павлович Товстуха в 1911 году был сослан в Иркутскую губернию, в 1912 году бежал за границу, в 1913-м присоединился к большевикам. Вернулся на родину после Февральской революции. Работал у Сталина в наркомате по делам национальностей, в 1922 году стал его помощником в ЦК.

«Истинный тип коммуниста-большевика из каторжан или голодных эмигрантов — таким Товстуху увидел невзлюбивший новую власть профессор Московского университета, — желчный, раздражительный, угрюмый, злой, худой, быть может, чахоточный, несомненно ненавидящий и презирающий всех не-большевиков».

Льва Захаровича Мехлиса Сталин приметил еще в Гражданскую войну, после войны взял его в наркомат рабоче-крестьянской инспекции, став генсеком, забрал в ЦК. Мехлиса, глубоко преданного вождю, ждала завидная карьера…