Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

Перед кроватью, где лежала Катрина, стоял Дирк. Щеку его оттопыривала мятная конфета, мальчик смотрел на мать огромными от любопытства глазами. Схватив сына в охапку, Шон отнес его в другую спальню и под протестующие вопли закрыл дверь на ключ. Дирк не привык, чтобы с ним так обращались. Шон вернулся к Катрине и опустился перед кроватью на колени. Так он простоял, пока не явился врач. Шон кратко рассказал ему про лихорадку. Выслушав его, врач попросил подождать в соседней комнате.

Ждать пришлось долго. Наконец врач вышел, и, несмотря на его профессиональную бесстрастность, Шон почувствовал, что он сильно озадачен.

– Что, рецидив? – спросил Шон.

– Нет, не думаю. Я дал ей успокоительное.

– Тогда что же с ней? Что это такое? – требовал ответа Шон, но врач ответил не сразу:

– Не было ли у вашей жены какого-нибудь нервного потрясения… дурное известие, например… ну, чего-нибудь такого, что могло вызвать тревогу? Переживала ли она нервное напряжение?

– Нет… она недавно вернулась из церкви. Но почему вы спрашиваете? Что случилось? – Шон в крайнем волнении схватил врача за лацканы и стал трясти его.

– По всей видимости, это что-то вроде паралитической истерии. Я дал ей выпить настойку опия. Сейчас она будет спать, а вечером я снова навещу ее.

Врач попытался оторвать руки Шона от своего пиджака. Шон отпустил его и прошел в спальню.

Врач заглянул, когда уже начинало смеркаться. Шон успел раздеть Катрину и уложить ее в постель, но она все это время оставалась недвижима. Несмотря на принятое лекарство, дышала она неглубоко и часто. Врач окончательно был сбит с толку и не знал, что делать.

– Ничего не понимаю, мистер Кортни. Помимо общего упадка сил, не могу ничего обнаружить. Думаю, сейчас нужно просто набраться терпения и ждать, а там посмотрим. Лекарств давать ей я не хочу.

Шон понял одно: помощи от этого человека ждать нечего. Он едва заметил, как врач ушел с обещанием утром снова зайти.

Мбежане помыл Дирка в ванной, накормил и уложил в постель, потом потихоньку вышел из номера, оставив Шона наедине с Катриной.

Проведя весь день в тревожном ожидании, Шон очень устал. Он оставил газовый светильник гореть в гостиной, не раздеваясь, растянулся на своей кровати и скоро уснул.

Когда дыхание Шона выровнялось, Катрина подняла голову. Шон лежал поверх одеяла в одежде, закинув назад мускулистую руку; спал он беспокойно, губы шевелились, лицо было мрачное, лоб хмурился. Катрина встала, подошла к нему. Так одинока, как сейчас, она не бывала даже в безлюдных просторах буша, а боль ее была несравнима с любой физической болью: все, во что она верила, было разрушено до основания – и всего за несколько минут, когда она обнаружила правду.

Катрина смотрела на Шона и с удивлением думала: она все еще любит его, но вот только той уверенности и надежности, что она всегда ощущала рядом с ним, не было и в помине. Незыблемые стены ее замка оказались бумажными. Первые холодные подозрения, первые удары в эти стены она почувствовала, когда он вспоминал о своем прошлом и сожалел о нем. Когда он танцевал с этой женщиной, стены затряслись и за ними послышалось все более громкое завывание ветра. И вот эти стены наконец рухнули. Глядя в полумраке комнаты на человека, которому она беспредельно верила и который так бесчеловечно предал ее, Катрина снова стала вспоминать все последние события, чтобы убедиться, нет ли здесь какой-то ошибки.

В то утро по дороге из церкви они с Дирком остановились перед кондитерским магазином, который находился почти напротив гостиницы. Дирк очень долго выбирал, что ему купить на свои два пенса. Изобилие товаров в витрине расстроило его, он пребывал в смятении и никак не мог сделать выбор. В конце концов с любезной помощью хозяина и благодаря подсказкам Катрины покупки были совершены, и все было упаковано в коричневый бумажный пакетик.

Они уже собрались уходить, когда через большую витрину магазина Катрина посмотрела на улицу и увидела, как из гостиницы выходит… Кэнди Раутенбах. Кэнди быстро сошла вниз по ступенькам, бросила взгляд в ее сторону, пересекла улицу, села в поджидающую ее карету, и возница умчал ее прочь. С того самого мгновения, как только Катрина увидела эту женщину, она застыла на месте. Острая боль пронзила ее – к ней снова вернулась ревность, которая чуть не подкосила ее накануне, – ведь Кэнди даже в ярком свете утреннего солнца выглядела великолепно.

Карета Кэнди еще не скрылась из виду, как Катрина заподозрила неладное: что привело эту женщину в гостиницу в воскресенье, в одиннадцать утра? И ревность ей подсказала ответ, пронзивший ее сердце, как острый штык.

У Катрины перехватило дыхание. Она живо вспомнила: когда они накануне вечером уходили из «Золотой гинеи», Кэнди прошептала Шону на ухо какой-то вопрос. Она вспомнила и то, что Шон что-то ответил, а потом солгал ей, своей жене. Шон ведь знал, что Катрина в то утро пойдет в церковь. Как же все просто! Шон назначил Кэнди свидание, потому и отказался идти с Катриной в церковь, и, когда она не могла уже им помешать, эта шлюха явилась к нему.

– Мне больно, мамочка!

Ах да, это Дирк. Она, сама не сознавая, что делает, больно сжала мальчику руку.

Потащив за собой Дирка, Катрина поспешила из магазина. Вестибюль гостиницы преодолела чуть не бегом, потом вверх по лестнице, по коридору. Дверь была закрыта. Она открыла ее, и в ноздри ей ударил запах духов этой женщины. Катрина не могла ошибиться: с того самого вечера она хорошо запомнила этот запах – запах свежих фиалок. Она услышала голос Шона – он был в ванной комнате. Дирк побежал туда и постучал в дверь:

– Папа, папа! Мамочка мне конфет купила!

Она положила Библию на письменный стол и пошла по толстому ковру, казалось насквозь пропахшему фиалками. Остановилась в дверях спальни. На полу валялась ночная рубашка Шона, на ней виднелись темные пятна. Ноги ее задрожали. Она посмотрела на кровать: там тоже были пятна, серые пятна на белых простынях. У Катрины закружилась голова, щеки ее горели. Ей с трудом удалось добраться до своей кровати.

Она поняла, что не ошиблась. Шон принял эту женщину, сомнений не оставалось никаких, причем сделал это вопиюще небрежно – и где, в их собственной спальне, чуть ли не у нее на глазах! Шон отказался от Катрины, это было столь же очевидно, как если бы он влепил ей пощечину и выбросил на улицу. Ослабленный лихорадкой, придавленный потерей ребенка, находящийся в критическом состоянии месячного цикла, организм ее утратил гибкость и сопротивляемость. Она любила Шона, но оказалось, что одной любви ему недостаточно. Оставаться с ним далее было невозможно: этого не позволяла упрямая гордость. Выход был только один.