Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Это было бы не совсем патриотично, мистер Кортни. – Голдберг никак не мог решиться. – Торговать с врагом… и ведь вы только говорите, что там у вас десять тонн.

– Черт возьми, Иззи, ведь я не британская армия. Это стоит все двадцать тысяч.

– Но что вы хотите, чтобы я купил то, чего в глаза не видел, и не задавал вопросов? Хорошо. Даю четыре тысячи золотом.

– Семь.

– Четыре с половиной, – прибавил Голдберг.

– Скотина!

– Четыре с половиной.

– Нет, будь ты проклят. Пять! – прорычал Шон.

– Пять?

– Пять!

– Ну хорошо, пять.

– Спасибо, Иззи.

– Не за что, мистер Кортни.

Шон торопливо объяснил, где находится его лагерь.

– Можешь кого-нибудь послать, чтобы принял. А я, как только стемнеет, побегу к натальской границе.

– Держитесь подальше от дорог и особенно от железных дорог. У Жубера в Северном Натале тридцать тысяч войска, они собраны вокруг Ледисмита и вдоль Тугельских высот.

Голдберг направился к сейфу и достал пять небольших брезентовых мешочков:

– Хотите проверить?

– Я тебе доверяю, как ты доверял мне. Прощай, Иззи.

Шон сунул тяжеленькие мешочки за пазуху и заправил их под ремень.

– Удачи вам, мистер Кортни.

До темноты оставалось еще часа два, когда Шон выплатил все, что должен был своим верным зулусам. Он подвинул небольшую кучку соверенов на откинутом задке фургона последнему из них и исполнил с ним довольно сложный ритуал прощания, со шлепками ладонями, пожиманием рук, повторением одних и тех же церемониальных фраз. Потом встал со стула и оглядел зулусов. Собравшись в кружок, они терпеливо сидели на корточках, обратив к нему свои словно вырезанные из черного дерева лица; в этих лицах он увидел отражение собственной печали расставания. С этими людьми он вместе жил и работал, делил с ними множество трудностей. Покидать их сейчас ему было нелегко.

– Вот и все, – сказал он.

– Йепхо, вот и все, – хором согласились они, и ни один не сдвинулся с места.

– Ну, идите, черт бы вас побрал.

Один из них медленно встал и подобрал с земли пожитки: кароссу – накидку из шкур, – два копья и поношенную рубаху, которую подарил ему Шон. Взвалив сверток на голову, посмотрел на Шона.

– Нкози! – сказал он и поднял в знак прощания сжатый кулак.

– Нонга, – ответил Шон.

Тот повернулся и медленной, словно усталой, походкой вышел из лагеря.

– Нкози!

– Хлуби!

– Нкози!

– Зама!

Это была перекличка верности друг другу – Шон в последний раз называл их имена, и они по одному покидали лагерь. Шон стоял и смотрел, как они исчезают в сумерках. Ни один не оглянулся, ни один не пошел с кем-то в паре. Да, это все, конец.

Шон устало повернулся лицом к лагерю. Лошади были готовы тронуться в путь. Три оседланы, на двух нагрузили поклажу.

– Сначала давай поедим, Мбежане.

– Все готово, нкози. Хлуби перед уходом все приготовил.

– Садись, Дирк. Пообедаем.

За едой говорил только Дирк. Он весело щебетал, возбужденный предстоящим новым приключением, а Шон и Мбежане глотали жирное тушеное мясо, почти не замечая вкуса.

Где-то в сгущающейся тьме затявкал шакал. Вечерний ветерок донес до них этот полный тоскливого одиночества голос, как раз под настроение человека, потерявшего и друзей, и состояние.

– Пора, – сказал Шон.

Он встал, надел овчинную куртку и стал застегивать, одновременно отбрасывая ногой догорающие поленья, чтобы потушить костер. И вдруг застыл на месте: вытянув шею, он внимательно прислушивался. Ветер донес до слуха какие-то новые звуки.

– Кто-то скачет, – подтвердил его догадку Мбежане.

– Тащи мою винтовку, Мбежане, быстро!

Зулус вскочил на ноги, бросился к лошадям и достал из футляра винтовку Шона.

– Спрячемся подальше от огня, и рта не раскрывать, – приказал Шон.

Он потащил Дирка в тень между фургонами. Потом взял у Мбежане винтовку и передернул затвор, загнав патрон в патронник. Все трое пригнулись как можно ниже и стали ждать.

Послышалось щелканье и хруст гальки под копытами лошади, затем тихое шуршание отодвигаемой ветки.

– Только один, – прошептал Мбежане.

Заржала вьючная лошадь, и ей немедленно ответило ржание из темноты. Потом наступила тишина, долгая тишина, которую наконец нарушило звяканье уздечки: всадник спешился.

И вот Шон увидел его: из темноты медленно возникла тонкая фигура. Он направил на нее ствол, чтобы в случае чего не дать приблизиться незваному гостю. В грациозных движениях незнакомца, в том, как он покачивал бедрами, было что-то необычное; у него были длинные, как у жеребенка, ноги, и, судя по его росту, Шон понял, что он молод, очень молод.

Шон облегченно вздохнул, выпрямился и стал внимательно его разглядывать: тот остановился перед костром и неуверенно огляделся, всматриваясь в темноту. На голове парня был полотняный, натянутый на уши картуз, одет он был в дорогой, янтарного оттенка замшевый пиджак. Прекрасно скроенные бриджи для верховой езды плотно облегали ягодицы. Шон подумал, что зад незнакомца несколько великоват, нарушая пропорцию с ножками, обутыми в английские охотничьи лакированные сапожки. Типичный городской щеголь, денди.

– Не двигайся, стой где стоишь, дружок! – с насмешливым презрением окликнул его Шон. – И выкладывай, что тебе нужно!

Слова Шона произвели самый неожиданный эффект. Парень подпрыгнул, подошвы его лоснящихся сапожек мелькнули в воздухе не меньше чем на шесть дюймов над землей, а когда приземлился, Шон уже стоял перед ним.

– Говори прямо, что тебе надо. У меня нет времени ждать до утра.

Парнишка открыл рот, снова закрыл, облизал губы.

– Мне сообщили, что вы направляетесь в Наталь, – проговорил он тихим, хрипловатым голосом.

– Кто тебе об этом сказал? – строго спросил Шон.

– Мой дядя.

– Какой такой дядя?

– Исаак Голдберг.

Пока Шон усваивал эту информацию, он внимательно изучал лицо стоящего перед ним парня. Чисто выбрит, бледен, большие черные глаза, смешливые губы, которые сейчас были боязливо сжаты.

– А если направляюсь, что из этого?

– Возьмите меня с собой.

– Об этом забудь. Садись на лошадь и двигай обратно, домой.

– Но я заплачу… я хорошо заплачу.

То ли в голосе, то ли в осанке этого парня было нечто очень странное. Он стоял и обеими руками держал перед бедрами плоскую кожаную сумку, словно хотел что-то прикрыть, – но что? И вдруг Шон понял, что именно.

– Сними-ка фуражку, – велел он.

– Нет.

– Снимай, говорю.

Парень еще секунду колебался, потом почти с некоторым вызовом сорвал с головы фуражку, и из-под нее двумя черными струями хлынули сверкающие в свете костра густые косы, которые свесились чуть не до пояса, мгновенно преобразив застенчивого, неуклюжего юношу в ошеломительно красивую женщину.