Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

Дирк снова всхлипнул, и Мэри прошла к нему.

– Дирк, – прошептала она, опускаясь возле кровати на колени. – Дирк, не плачь, прошу тебя. Не надо плакать, слышишь?

Дирк шумно сглотнул и отвернулся, закрыв руками лицо.

– Ш-ш-ш, дорогой… Вот и хорошо, милый… – сказала она и погладила его по голове.

Ее прикосновение вызвало в нем новый всплеск горя; задыхаясь, он опять стал громко всхлипывать, что-то бессвязно лопоча и содрогаясь в темноте.

– О-о, Дирк, прошу тебя… – прошептала она и залезла к нему в постель.

Простыни были теплые и влажные. Она обняла его горячее тело, прижала к груди и принялась укачивать.

И тут на нее вдруг нахлынуло чувство собственного одиночества. Мэри продолжала что-то нежно шептать ему, и в голосе ее слышались все более хриплые нотки. Она прижалась к нему – ее потребность в нем росла и становилась гораздо сильнее, чем его потребность в ней.

Дирк в последний раз судорожно всхлипнул и затих. Она почувствовала, что мышцы его спины и круглых крепких ягодиц, прижатых к ее животу, напряглись. Она еще крепче обняла его, провела пальцами по его щеке и погладила шею.

Не размыкая ее объятий, Дирк повернулся к ней лицом. Она чувствовала, как высоко вздымается и опускается его грудь при вздохах, как он задыхается от страдания и горя.

– Он меня не любит. Уехал и бросил меня одного.

– Я люблю тебя, Дирк, – прошептала она. – Я тебя люблю – мы все любим тебя, дорогой.

Она стала целовать его глаза и щеки… и губы. И ощущала соленый вкус его горячих слез.

Дирк снова вздохнул и уложил голову на ее мягкую грудь. Как щенок, он тыкался в нее носом, и тогда она просунула руку ему под затылок и прижала его голову еще плотнее.

– Дирки…

В горле у нее пересохло, странный, незнакомый жар охватил все ее тело.

Наутро Дирк просыпался долго, ему казалось, что ночью с ним случилось какое-то чудо. Он лежал, размышляя об этом, не в силах понять, что за неуловимое, переливающееся чувство покоя и благополучия овладело им.

Потом он услышал, как за перегородкой, в своей комнатке возится Мэри. Вода с плеском и бульканьем перетекала из кувшина в таз, шуршала одежда. Наконец послышалось, как тихонько открывается и закрывается дверь и Мэри шагает по направлению к кухне.

Вдруг он вспомнил, что произошло накануне вечером, вспомнил отчетливо и ярко, в мельчайших подробностях. Он еще не до конца понимал, что это было, но случившееся затмило в его сознании все остальное.

Отбросив одеяло, он приподнялся на локтях, задрал ночную рубаху и стал задумчиво разглядывать свое тело, словно раньше никогда его не видел.

Снова послышались шаги, они приближались. Он быстро прикрылся, натянул на себя одеяло и притворился спящим.

Тихо вошла Мэри и поставила на прикроватный столик чашку кофе и блюдечко со сладким сухариком.

Дирк открыл глаза и посмотрел на нее.

– А-а-а, ты уже проснулся, – сказала она.

– Да.

– Дирк…

Она покраснела, щеки ее сморщились и пошли пятнами.

– Ты никому не говори… ты должен забыть о… о том, что вчера случилось, – закончила она хриплым шепотом.

Дирк молчал.

– Обещай мне, Дирки. Прошу тебя, обещай мне.

Он медленно кивнул. У него перехватило дыхание: он вдруг понял, что она полностью у него в руках.

– Это было нехорошо, Дирки. Это было ужасно. Нам нельзя даже думать об этом.

Девушка направилась к двери.

– Мэри.

– Что?

Она остановилась, но не поворачивалась, все ее тело замерло в движении – словно птичка, внезапно застывшая в полете.

– Я никому не скажу… если ночью ты снова придешь.

– Нет! – яростно прошептала она.

– Тогда я все расскажу бабушке.

– Не надо, Дирки. Ты не сделаешь этого.

Она быстро подбежала к кровати, опустилась на колени и взяла его за руку:

– Этого нельзя делать… нельзя, понимаешь? Ты же мне обещал.

– А ты придешь? – тихо спросил он.

Она сверлила глазами его лицо, это прекрасное в своей безмятежности смуглое личико, смотрела в эти зеленые глаза под черной шапкой вьющихся на лбу шелковистых волос.

– Я не могу… ведь это ужасно, так ужасно… то, что мы с тобой сделали.

– Тогда все расскажу, – сказал он.

Встав, она медленно двинулась к двери и с опущенными плечами вышла из комнатки – вся фигура ее говорила о том, что она покорилась ему. Он уже не сомневался в том, что ночью она снова придет.

Шон явился в усадьбу Голдберга в наемном экипаже точно в назначенное время. И, подобно волхвам с Востока, он прибыл не с пустыми руками. На сиденьях кареты громоздились дары: изысканно обернутые и перевязанные ленточками пакеты. Правда, выбор подарков отражал довольно скудные знания Шоном вкусов трехлетнего существа женского пола. В каждой коробке лежала кукла. При этом они отличались удивительным разнообразием. В бумажных и картонных домиках, перевязанных бантиками, жили большие куклы с фарфоровым личиком, которые в горизонтальном положении тут же закрывали глаза; маленькие тряпичные куклята с соломенными косичками; пупс, умеющий мочиться, и другой, который при нажатии на животик жалобно взвизгивал. На десятке из них красовались самые разные национальные костюмы, а некоторые были просто завернуты в пеленки.

За каретой Шона следовал Мбежане, ведя на поводу еще один дар, который Шон считал верхом оригинальности, удачно завершающим общую картину. Это был пегий шетландский пони [97]с английским седлом ручной работы на спине и с миниатюрной упряжью и поводьями.

Подъездную дорожку к дому запрудили кареты. Последнюю сотню ярдов Шону пришлось преодолеть пешком; многочисленные пакеты и свертки он крепко держал обеими руками. Учитывая это обстоятельство, передвижение давалось ему с некоторым трудом. Свое положение в пространстве он определял, глядя на совершенно безобразно размалеванную крышу усадьбы, которая виднелась поверх коробок в его руках, а того, что находилось у него под ногами, он совершенно не видел. До слуха Шона доносились продолжительные и довольно пронзительные крики, которые становились громче, по мере того как он продвигался все ближе. И вот наконец до него дошло, что кто-то настойчиво дергает его за правую штанину. Шон остановился.

– Это все мои подарки? – послышался тоненький голосок где-то на уровне его коленей.

Он наклонил голову в сторону и увидел, что рядом с ним, подняв к нему личико, стоит миниатюрная Мадонна. Огромные глаза ее так и сияли на нежном невинном лице, обрамленном лоснящимися темными локонами. Сердце Шона подпрыгнуло.

– Все зависит от того, как тебя зовут, – уклончиво отозвался он.

– Меня зовут мисс Сторма Фридман Голдская, Чейз-Вэлли, Питермарицбург. А теперь скажи, это мои подарки?

Шон осторожно опустился на корточки, оказавшись почти лицом к лицу с маленькой Мадонной.