Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Поздравляю тебя с днем рождения и желаю долгих лет жизни, мисс Фридман, – сказал он.

– Вот здорово!

Она так и упала на коробки, трепеща от возбуждения, а из плотной толпы окруживших их детишек не стихали взволнованные вскрикивания.

Сторма тут же принялась на скорую руку срывать с коробок обертку, а там, где пальчики ее не справлялись с задачей, она прибегала к помощи остреньких зубок. Какой-то маленький гость сделал попытку ей помочь, но с криком: «Это мои подарки!» – Сторма набросилась на него, словно тигренок, и он спешно ретировался.

В конце концов она уселась в кучу сорванных оберток и кукол и ткнула пальчиком в последний, оставшийся в руках Шона пакет.

– А это? – спросила она.

Шон покачал головой:

– Нет, это подарок для твоей мамочки. Но если ты посмотришь назад, то увидишь кое-что еще.

Та обернулась и увидела широко улыбающегося Мбежане, который держал повод шетландской лошадки.

На несколько секунд Сторма потеряла дар речи, потом с криком, очень похожим на паровой свисток, вскочила на ноги. Покинув своих только что удочеренных кукол, она побежала к пони. А за ее спиной, как стервятники на добычу, когда ее бросает насытившийся лев, стайка маленьких девочек набросилась на игрушки.

– Подними меня! Подними! – кричала Сторма, исступленно подпрыгивая от нетерпения.

С бьющимся сердцем Шон поднял ее теплое, извивающееся тельце. Он осторожно усадил ее в седло, подал поводья и повел пони по направлению к дому.

Как истинная королева, торжественно восседающая на лошади и сопровождаемая армией приближенных, Сторма поднялась на верхнюю террасу.

У стола, устроенного на козлах и уставленного всякими лакомствами, окруженная родителями маленьких гостей Стормы, стояла Руфь. Шон передал повод Мбежане.

– Глаз с нее не спускай, – приказал он зулусу, а сам двинулся по лужайке к ним.

Он шел и очень отчетливо сознавал, что сейчас на него устремлены взгляды множества глаз. «Слава богу, – мелькнула мысль, – что я утром целый час провел в парикмахерской и как следует позаботился о наряде». На нем был новенький, с иголочки, костюм из дорогого английского сукна, начищенные до блеска сапоги, на животе свисала толстая золотая цепочка, а петлицу украшала белая гвоздика.

Он остановился прямо перед Руфью и снял шляпу. Она протянула ему руку ладонью вниз. Шон сразу догадался, что от него ждут не рукопожатия.

– Шон, как хорошо, что ты пришел.

Шон взял ее руку. Только чувства к ней заставили его наклониться и коснуться ее губами – этот французский обычай он считал нелепым и унизительным.

– Я рад, что ты меня пригласила, Руфь.

Он протянул ей коробку, которая до сих пор оставалась у него под мышкой. Не говоря ни слова, она открыла ее, и щеки ее вспыхнули от удовольствия: в коробке лежали розы на длинных стеблях.

– О, как это мило!

Глядя ему в глаза, она улыбнулась и взяла его под руку. Сердце у него в груди снова дрогнуло.

– Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, – сказала Руфь.

Вечером, когда гости уже разъехались, а Сторму, чрезвычайно утомленную собственной эмоциональной и физической активностью, уложили в постель, Шон остался у Голдбергов на обед. Теперь уже ни у мадам Голдберг, ни у ее мужа не оставалось никаких сомнений, что интерес Шона к Руфи не имеет никакого отношения к прежней его дружбе с Саулом. Весь день Шон не отходил от Руфи, следуя за нею по лужайкам, как тень, как огромный сенбернар за грациозным пуделем.

Во время обеда Шону, чрезвычайно довольному и собой, и Руфью, и Голдбергами, да и жизнью вообще, удалось очаровать мадам Голдберг, а также вызвать расположение Бена Голдберга, у которого вначале возникли смутные подозрения, что перед ним авантюрист без гроша в кармане. За бокалом бренди с сигарой Шон с Беном обсуждали проблемы коммерческого предприятия, которое затеял Шон у себя на фермах Лайон-Коп и Махобос-Клуф. Шон совершенно откровенно рассказал ему о непростом финансовом положении, в котором он оказался, и на Бена произвели большое впечатление размах, с которым Шон вступил в игру, и его хладнокровная оценка своих шансов. Именно такой блестящий ход вознес в свое время самого Бена Голдберга на его нынешнюю высоту. Он даже ощутил некоторую ностальгию по тем временам и чуть не пустил слезу, а когда они вернулись к дамам, он уже похлопывал Шона по руке и называл «мальчик мой».

Стоя на парадном крыльце и уже собираясь уезжать, Шон не удержался.

– Можно навестить тебя еще раз, Руфь? – спросил он.

– Отчего же, я буду ждать, – ответила она.

Для Шона началась совершенно новая, непривычная эпоха ухаживания за своей избранницей. К собственному удивлению, это ему даже понравилось. Вечером каждой пятницы он садился на поезд и ехал в Питермарицбург, где останавливался в гостинице «Белая лошадь». Это была его штаб-квартира, откуда он проводил свою кампанию. Устраивались званые обеды либо у Голдбергов, либо у друзей Руфи, а то и в ресторане одной из гостиниц, куда ее приглашал сам Шон. Кроме того, их ждали балы, танцевальные вечера, скачки, пикники, верховые прогулки по окрестным холмам, куда брали и Сторму, и девочка лихо скакала на своей лошадке между ними. Во время таких поездок Дирк оставался в Ледибурге, в домике на Проти-стрит; Шон испытывал облегчение, видя, что сын, кажется, теперь воспринимал его отсутствие с гораздо большей терпимостью.

Настало наконец время, когда первые участки акаций были готовы идти под топор. Шон намеревался воспользоваться этим как предлогом, чтобы заманить Руфь в Ледибург. Голдберги, услышав его предложение, стали обращаться с ним несколько холоднее, а оттаяли немного лишь тогда, когда Шон вручил им письменное приглашение от Ады к Руфи недельку погостить у нее в доме. Устно Шон добавил, что у них намечается небольшой праздник по случаю первой резки коры, которая начнется как раз в конце упомянутой недели, и тогда он в течение нескольких месяцев не сможет покинуть Ледибург.

Мадам Голдберг, которая втайне радовалась тому, что Сторма целую неделю будет пребывать в ее полном распоряжении, ненавязчиво повлияла на Бена, и он скрепя сердце дал Руфи разрешение.

Шон решил, что с Руфью все должны будут обращаться как с особой королевской крови. Этот визит, по его мысли, должен был стать кульминационным пунктом в его ухаживаниях.

В сложной социальной структуре Ледибурга Шон занимал довольно высокое положение – он являлся одним из самых крупных землевладельцев этого района, к тому же обладал боевыми наградами и отличиями. Именно поэтому приготовления к визиту Руфи породили волну любопытства и нетерпеливого возбуждения среди обитателей Ледибурга и его окрестностей. Шон разослал огромное количество приглашений, и женщины сразу бросились к своим гардеробам и корзинкам с принадлежностями для шитья; фермеры, живущие в отдаленных местах, кинулись к ногам живущих в Ледибурге и поблизости родственников и друзей, умоляя приютить их на несколько дней у себя. Другие, из тех, кто занимал заметное место в обществе и ревностно относился к своему положению, выезжали в Лайон-Коп с предложениями всяких развлечений на те три дня в неделю, которые у Шона остались незанятыми. Шон неохотно соглашался – на эти трое суток у него имелись личные планы.