Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Вы знаете, что такое Испания?! Знаете?! Это наша земля, наши дети, наши дома, наши короли, наши войска, наше богатство, наша история, наше величие, наша слава, наша религия, наши могилы!..

И от этих криков дрожала земля, и дрожали руки солдат, лишь множа тем самым муки несчастных пленников…

На редкость невеселое народное гулянье на празднике с «веселым» названием «Похороны сардинки» 17 марта 1808 года к вечеру каким-то странным образом переросло в откровенный бунт.

Множество людей в темных одеждах, местами перемежающихся всполохами красных плащей, стягивалось с факелами к Аранхуэсскому дворцу. Все изрядно разогретые вином, что-то кричали, и отчетливо различить в этом всеобщем гвалте можно было только все чаще и громче выкрикиваемое «Да здравствует Фердинанд!» Чернь разгулялась не на шутку, гвардия же подозрительно бездействовала.

Клаудиа пробиралась темными коридорами дворца к потайному выходу, крепко держась одной рукой за плащ Хуана, а другой не менее крепко сжимая ладонь Игнасио. Сердце ее бешено колотилось. Мальчик, еще толком даже не успевший понять, что именно происходит, почему лучше оставить мать, чем остаться с ней, куда они теперь направляются, а главное — почему посланный отцом гвардеец сменил лейтенантский мундир на цивильное платье и хотел спасти одну только Женевьеву, инстинктивно тоже вцепился в руку этой странной француженки, всем своим существом чувствуя, что и его спасение сейчас заключается только в ней одной.

Но вот, наконец, на мгновение замерший на пороге и к чему-то прислушивавшийся Хуан распахнул дверь, и все трое выскользнули из гудящего, как улей, дворца, направившись в отдаленный конец сада. На улице оказалось едва ли не светлее, чем во дворце. Клаудиа невольно обернулась и увидела, что за ними по небу расплывается багровое зарево. Неужели они посмели поджечь дворец?! Но, словно отвечая на ее немой вопрос, Хуан пробормотал:

— Это только конюшни. Дьявольщина, свет нам совсем не на руку, — и ускорил шаги.

Они пробирались через то заливаемый сполохами пожара, то на мгновения погружавшийся в полную мглу дворцовый сад, где, несмотря на гарь, тонко и остро пахло едва раскрывшимися листьями. Во вспышках света отчетливо блестели лезвия шпаги в руках Хуана и маленькой даги, судорожно зажатой в кулачке Игнасио. Крики со стороны площади перед дворцом становились все сильнее и угрожающей; слышался звон разбиваемых стекол, падение людских тел и самое страшное — то могучее дыхание толпы, которое ясно говорит, что уже ничего остановить невозможно. И от этого ощущения неотвратимо нависшей угрозы, словно вернувшись на четырнадцать лет назад, Клаудиа вдруг вновь ощутила тот ужас, который испытала когда-то в лавочке Бадалоны, слушая разговоры о революции во Франции. Страшный призрак тетки Гильотины вновь встал перед ней — неумолимый, безжалостный и неопределенный. Но теперь призрак этот превратился в реальность: у них за спинами бушевала разъяренная толпа, готовая в любой момент настигнуть и уничтожить, ни о чем не спрашивая и никого не щадя. Клаудиа невольно еще крепче ухватилась за плащ Хуана и почти до боли сжала пальцы свободной руки Игнасио.

— Если мы сумеем проскочить через те ворота, что выходят на Кареччо, то, считай, спаслись, — прошептал их провожатый.

— А если нет? — тихо, но твердо спросил мальчик, и Клаудиа с замирающим сердцем ждала ответа на вопрос, который хотела, но не решилась задать сама.

— Для чего у тебя дага, приятель? — усмехнулся Хуан.

— А Женевьева?

Хуан даже на мгновение приостановил шаг и с любопытством взглянул в лицо навязанного им третьего спутника.

— Ты постой за себя, малыш, — почти неслышно прошипел он, — а за нее можешь не беспокоиться! Она владеет шпагой не хуже многих мужчин, — закончил Хуан, и все пошли еще быстрее.

«Откуда он это знает?» — мысленно удивился Игнасио, но продолжить свою мысль не успел; чем ближе они подходили к воротам, которыми мало кто пользовался, тем шаги Хуана становились все осторожнее, и скоро он резким жестом остановил всех. Впереди, почти невидимые во мраке, стояли две фигуры. Хуан всмотрелся в темноту своими круглыми, как у кошки, глазами и коротко выругался.

— Это, конечно, всего лишь какие-то горожане, не из зачинщиков… но все равно пачкаться не хотелось бы.

Несколько секунд они стояли в нерешительности, однако этих кратких мгновений Клаудии хватило для того, чтобы с полной отчетливостью осознать, что происходит сейчас во дворце. Мануэль, разумеется, бьется сейчас в первых рядах за свою жизнь… если он еще жив… Но есть ли у него вообще шансы спастись? И, может быть, несколько минут назад она видела его в последний раз?..

Перед мысленным взором молодой женшины промелькнули теперь все восемь лет, проведенные с ним: и первое горячее объятие на берегу Мансанареса, и горькие разочарования, и его доброта, и его упрямство, и первая ночь, и первая измена… и все ее честолюбивые планы, похороненные в его дворцах, в его роскошных альковах… Горькие слезы обожгли ей глаза, и девушка порывисто притянула к себе Игнасио, совсем забыв в этот момент, что мальчик вовсе не был сыном ее возлюбленного.

Затем Клаудиа вспомнила, что во дворце с ним остались другие его женщины. Пепа, которая любила Мануэля действительно бескорыстно, и графиня Чинчон, выданная за Князя мира против своей воли. И теперь им обеим суждено погибнуть только из-за того, что они имели несчастье оказаться в орбите блестящего фаворита! И маленькая дочь — неужели они не остановятся перед тем, чтобы растерзать и ее? Но ведь погубили же французы малолетнего дофина… И неожиданный стыд за свое возможное спасение вдруг ожег Клаудиу страшным позором.

Однако отступать было уже поздно. Хуан быстро обмотал правую руку плащом, а шпагу переложил в левую — это был один из его коронных номеров, в первое мгновение совершенно сбивающий противника с толку.

— Ты прикрываешь мне спину, — приказал он Игнасио, — а ты, что бы ни случилось, беги на берег и затаись где-нибудь в кустах. Я тебя найду… ну, а если нет, то к утру все более или менее уляжется, и ты сама поймешь, что делать. Но все же сначала попробуем пройти мирно.

После этого троица спокойно приблизилась к воротам.

Увидев идущих со стороны дворца людей, два здоровых парня из простонародья тут же угрожающе набычились и потянулись за навахами.

— Младший атташе французского посольства и подданная его императорского величества Наполеона Первого, пропустите, — ледяным голосом жестко заявил Хуан, и несколько опешившие от неожиданности стражи невольно подались в стороны. Хуан уже протянул руку, чтобы открыть чугунные ворота, как небо над садом вдруг полыхнуло новой волной огня, залив всех на мгновение ярким светом.