Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Город сковывали темно-синие декабрьские сумерки, в которых по пустым улицам слишком громко раздавались его шаги. Полная луна бесстрастно глядела на старинные монастыри, на сгоревшие ворота, на полуразрушенные в первую осаду стены, и дон Гарсия почему-то вспомнил Севилью, жаркую, сказочную Севилью своего детства с ее серенадами, кошачьими концертами, живописными лохмотьями… И огненными женскими глазами с длинным разрезом… И правая рука его невольно потянула полу плаща и закинула ее на левое плечо, прикрыв при этом и большую часть лица, а левая легла на эфес шпаги — так ходили ночами записные севильские дон-жуаны. Он усмехнулся. Сердце его теперь навеки потеряно для любви; две женщины оставили в нем глубокую муку, не дав счастья, но теперь одна из них — в далекой Франции, а другая — в неведомой могиле. И обе потеряны навсегда.

Тут часы на церкви Сан Пабло пробили десять, и Аланхэ заторопился, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Однако, подходя к набережной, он увидел, как над площадью Сан Фелипе мерцает зарево факелов, и оттуда доносится шум буйного веселья. Он на секунду остановился, размышляя, не пойти ли туда и не узнать ли, в чем дело, но потом решил, что не стоит своим присутствием мешать горожанам в их, скорее всего, последнем празднике. Дон Гарсия резко повернулся, и… неожиданно наткнулся на неизвестно откуда очутившуюся перед ним невысокую девушку в лохмотьях, в каких обычно ходят кладбищенские попрошайки.

— Дай пару куарто, прекрасный командир, и я скажу тебе то, чего ты еще не знаешь! — чистым кастильским выговором пропела она.

— Разве ты калли [154] Калли — буквально «черная», самоназвание цыганок. , что можешь предсказывать судьбу? — спросил он, удивленно глядя в небесно голубые глаза попрошайки.

— Какая тебе разница, если я знаю, что ты андалусиец, что сирота и что в сердце у тебя две раны.

Облако скрыло луну, улица была пуста, и девушка стояла совсем рядом. Волосы ее даже в темноте светились бледным золотом над лицом, в котором играли дикость и гордость.

— Так дашь или нет? — требовательно переспросила она, и Аланхэ вдруг с жадностью стиснул ее горячие плечи. — Нет, добрый мой командир, я предназначена не для тебя, — совершенно спокойно ответила нищенка и не вырвалась, а лишь осторожно отвела плечи назад, — но ты почти угадал: и мне, и тебе предназначены те, кто связан между собой неразрывно! Спеши же домой, прекрасный генерал, и даже в самом аду не забывай того, что услышал.

Девушка, наконец, освободилась от почти судорожных объятий дона Гарсии, скользнула ему в карман, вытащила горсть мелочи и растаяла во мгле за углом ближайшего дома.

«Что за чертовщина! — через секунду придя в себя, выругался Аланхэ. — Вот до чего доводят бессонница и постоянное нервное напряжение! Надо пойти и немедленно выспаться».

Однако дома он, к своему великому удивлению, обнаружил своего угрюмого денщика Батисто изрядно выпившим и веселым.

— В чем дело? — недовольно потребовал дон Гарсия, сам стягивая ботфорты.

— Как в чем, ваше сиятельство? Да разве вы не знаете? Весь город гуляет!

— И по какому же случаю? Потому что французы, наконец, перекрыли последний проход через дель Партильо [155] В описываемое время западные ворота Сарагосы. ?

— Да и черт с ними, с французами, когда у нас такая радость, что сама пресвятая дева, кажется, пляшет со всеми на площади!

— Может быть, ты все-таки выразишься яснее? — уже почти проваливаясь в сон, пробормотал Аланхэ.

— А как же, а как же, ваша светлость, скажу… Представляете, наш старик обрел, наконец, детей, которых потерял много лет назад, и еще старого верного слугу впридачу.

— Какой старик?

— Да Пейраса же! Хосе Пейраса, вот уж сподобил Господь…

И перед тем, как уснуть, дон Гарсия успел еще искренне порадоваться за старика, к которому испытывал глубокую симпатию, но потом эту радость затмило странное лицо в ореоле золотых волос, и уже во сне ему показалось, что он знает это лицо давным-давно.

Наутро Аланхэ проснулся еще затемно с ощущением какой-то значительности минувшего дня, но понять, в чем именно она заключалась, никак не мог. Одевшись и позавтракав только куском хлеба и стаканом отличного бонардо [156] Ароматное вино насыщенного красного цвета из винограда сорта Бонардо. — зная, что их генерал-капитан не переносит дешевых вин, горожане умудрялись всегда где-то доставать ему это великолепное вино — главнокомандующий, как всегда, отправился в здание суда, где уже с полчаса кипела работа. Налаженная машина сама продолжала свое дело реквизиций, налогов, патрулирования и подготовки госпиталей, и дон Гарсия мог спокойно заняться поданными ему списками людей, как покидавших, так и прибывающих в город. Он с радостью отметил, что немало семей успело покинуть предместье Тенериас и что в город вошло почти два взвода боеспособных молодых людей. Этих он всегда изучал особенно внимательно, глядя на возраст, сословие и место, откуда они прибыли. Глаза его привычно скользили по неразборчивым каракулям полуграмотных писцов… Эррера Уриа, тридцать пять лет, крестьянин из Мендосы… Хиль Роблес, семнадцать лет, сын священника из Лериды… Клоделио де Гризальва, двадцать четыре года, дворянин, из Памплоны, Игнасио де Гризальва, четырнадцать лет, дворянин, из Памплоны… «Этого в госпиталь, — сразу же жестко решил Аланхэ, — хотя, конечно, начнет ныть, что останется с братом, но до мальчишек дело пока, слава Богу, не дошло!» … Педро Сьерпес, двадцать семь лет, крестьянин из Памплоны… Опять из Памплоны, механически отметил дон Гарсия, снова на миг возвращаясь глазами к фамилиям трех молодых людей, и вдруг едва удержался от громкого восклицания. Сьерпес! Не в Байонне со своим покровителем, а здесь и под своей настоящей фамилией!

— Вчера в город прибыл некто Педро Сьерпес из Памплоны — немедленно разыщите его и приведите ко мне, — распорядился Аланхэ и, в нетерпении бросив бумаги, спустился вниз, где начал мерить шагами каменный зал. Что за странный парень, этот давний протеже герцогини Осуна, каким-то образом связанный с первыми лицами бывшего королевства и с француженкой, так грустно погубившей свое волшебное очарование в золотой клетке похоти? Дон Гарсия ясно, словно это было вчера, увидел ее горькое опустошенное лицо в тот момент, когда она признавалась Годою, что разлюбила его… Но ведь не уехала, осталась… и чувство сострадания, поднявшееся в душе Аланхэ, оказалось тут же раздавлено презрением и обидой. О, как ничтожны вы, донья Хелечо, по сравнению с той, что не думала о себе на улицах Мадрида!

Однако Педро в сопровождении посланного адъютанта появился только спустя несколько часов, когда Аланхэ, уже давно захваченный текущими делами, давно забыл о нем и снова сидел за документами.