Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Игнасио неотрывно смотрел на нее, и глаза его вдруг наполнились слезами.

— Тебе плохо? Но принцессам не бывает плохо, правда!? Подожди, сейчас я дам тебе кусок миндального пирожного, которое я не доел за обедом, и тебе станет опять хорошо! Только не плачь. Мне мама никогда не разрешает плакать! — С этими словами мальчик вытащил из кармана раскрошившиеся остатки пирожного и на ладошке трогательно протянул их Клаудии. — Съешь — и ты снова станешь принцессой. А вообще-то лучше бы ты была не принцессой, а моей сестрой, — вдруг как-то грустно и по-взрослому вздохнул он. — Но ты, скорее всего, и вправду заколдованная принцесса из сказки, потому что ты волшебным образом появилась. А потом так же исчезнешь. А мне совсем не с кем играть.

Клаудиа губами взяла крошки с детской ладони, и они показались ей солеными.

— Спасибо тебе, Игнасио. А теперь иди, тебя, наверное, ищут.

— Хорошо, я пойду, — согласился мальчик. — Но все-таки лучше бы ты не исчезала — тогда я снова убегу к тебе после обеда.

Девушка печально кивнула, Игнасио развернулся и вышел, и снова что-то в досадливом движении маленьких прямых плеч показалось ей до боли знакомым. Но это не было движением Мануэля. Проводив взглядом удаляющуюся фигурку, Клаудиа прикрыла дверь и в задумчивости села за письменный стол, на котором кипами лежали всевозможные бумаги. Так и застал ее появившийся через полчаса Мануэль.

Князь мира был весьма озабочен множеством свалившихся на него новых проблем. Пепа опять капризничала; каким-то образом ей удалось пронюхать, что он прибыл ночью не один. Пришлось опять врать, придумывая всяческую чепуху, выкручиваться, ссылаться на усталость и, наконец, на сложное внешнеполитическое положение.

— А тебе-то какое дело до всех этих сложностей? — вдруг резонно заметила Пепа.

— Что же ты думаешь, я так и буду теперь сидеть около тебя и ничем не заниматься до конца дней? — обиженно ответил он, а сам подумал: «Я даже не могу сказать ей о том, что мне, в конце концов, небезразлична судьба моего отечества! Она опять начнет издеваться надо мной и отпускать двусмысленные шуточки. Почему, почему никто вокруг не верит в то, что я действительно люблю Испанию и желаю своему народу благополучия? Что за проклятие висит надо мной? Неужели лишь из-за того, что я столько лет был любовником королевы? Или это — зависть? Слепота? Человеческая глупость? Какая разница, каким образом ты достиг вершины, если главное — это то, как ты употребляешь свою власть?! А я только и делаю, что забочусь о мире и спокойствии королевства. Разве не это является наиглавнейшим благом всех испанцев?»

В таких невеселых размышлениях Годой подошел к своим покоям, где его ждала единственная на этот момент настоящая радость. Клаудилья сразу же бросилась к нему на шею, словно они не виделись несколько лет, а не несколько часов.

— Наконец-то! О, Мануэль! Я так измучилась в одиночестве. Сижу и не знаю, когда ты придешь, и что мне делать дальше. Ведь вся моя жизнь теперь — в тебе, а счастье — в твоих руках.

— Да, моя перо [86] Перо — сорт яблок, которые в Испании символизируют неожиданную и страстную любовь. ! И это переполняет меня несказанным счастьем. Ах, если бы не было в этом мире стольких проблем…

— Пусть это так, любимый, но все проблемы, поверь мне, разрешимы — тем более, когда мы вдвоем. Я знаю очень много, я хорошо образована, я умею работать по-настоящему, я не боюсь трудностей, я….

— Вот как, моя крошка! И чем же ты собираешься заниматься?

— Благом Испании, любимый.

Мануэль едва успел подавить приступ искреннего смеха, но тут же вспомнил свои собственные недавние грустные мысли и, сдержавшись, с новым любопытством посмотрел на столь непосредственное создание, которое ему неожиданно и, как знать, может быть, очень своевременно послал Бог.

— Благом Испании, — машинально повторил он. — Но, милая моя ласточка, в нашей стране именно этим никто и не хочет заниматься. — И в эту же секунду ему пришел в голову резонный вопрос. — Да и какое тебе дело до нашей несчастной Испании, перо? Разве твоей собственной стране не нужны все те достоинства, которыми, как ты только что утверждала, ты обладаешь?

Девушка на мгновение потемнела лицом, но тут же, слегка отстранившись от Мануэля, положила ему на плечи легкие руки.

— Знаешь, когда полгода назад я приехала сюда к герцогине Осуна, в один из первых же вечеров она сказала мне, что в Европе нет другой такой страны, где бы женщина, формально занимая самое низкое положение, на деле не владела бы всем. Наша Франция — это страна мужчин, мужской логики и мужских поступков. Холодный галльский рассудок всегда будет перевешивать у нас женские порывы. Но только здесь, у вас, где воля и влияние женщин сильнее любого правительства, можно в полную силу проявить свои таланты, если уж Господь тебя ими не обделил. И, скажу тебе честно, мне жаль, если мои таланты окажутся невостребованными. Я действительно получила блестящее домашнее образование: языки, философия, история, не говоря уже об изящных искусствах… — Лицо Женевьевы горело каким-то высоким огнем, и Мануэль, первый раз в жизни слыша такие речи из прелестных женских уст, даже не посмел ее перебить. — У меня смелый ум, сильные страсти, и погрузить все это лишь в мелкие интриги, в соблазны любви… когда я могла бы сделать счастливой не только себя, не только возлюбленного, но и народ, который за это время полюбила искренне, сильно, несмотря на всю его косность и сумрачное сознание. Кто это говорил, что «испанцы — это те, кто не может быть никем другим»? Блестящая фраза, и в ней таится немало ключей к разгадке тайны этой страны… — Женевьева увлеклась, речь ее лилась легко и свободно, и Мануэль стоял, не зная, то ли продолжать слушать эти странные речи, то ли поцелуем заставить ее замолчать — слишком хороша была девушка, и прелесть ее удваивалась пылом произносимых слов. Последнее желание все-таки оказалось сильнее, и Годой потянулся к пурпурным губам. Но тут девушка произнесла такое, отчего движение его остановилось на полпути. — И я знаю, любимый, что никто в этой стране, кроме тебя, не хочет ей добра. Я видела и вижу, как ты один стараешься сделать так, чтобы всем здесь было хорошо — и, по жестокой иронии судьбы, именно за это все и не любят тебя. А я полюбила тебя именно за это.

— Правда, малышка? — едва выдохнув и не веря своим ушам, уставился на нее Князь мира. А ей вдруг захотелось ответить ему услышанной совсем недавно фразой: «Во-первых, я не малышка, а…» Но Клаудиа вовремя сдержалась.

— Да. Правда, — твердо сказала она. И, не дожидаясь ответа обескураженного Мануэля, не обращая внимания на его призывно обнимающие руки, решительно продолжила. — Я уже изучила сегодняшнюю политическую ситуацию и считаю, что сейчас наступил самый благоприятный момент для твоего возвращения к государственным обязанностям.