Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Правда? — опять машинально спросил окончательно растерявшийся Мануэль.

— Посуди сам. Во Франции власть опять сменилась, Бонапарт объявил себя Первым консулом, и ты должен понимать, что фактически за этим стоит неограниченная диктатура. Он заменил полномочного посла в Мадриде Трюге посланником, своим братом Люсьеном. Насколько мне известно, с этой парочкой ты уже неоднократно сталкивался. Поэтому, стоит тебе только заявить о своем желании вести с ними переговоры, как они сразу же откликнутся — и откликнутся положительно. Начав же переговоры на крыльях подобной взаимной симпатии, вы очень быстро найдете ряд взаимоприемлемых компромиссов, позволяющих… ну, хотя бы для начала сохранить свое политическое лицо и той, и другой стороне. — Растерянность все более охватывала Князя мира, и всякая охота смеяться пропала у него уже окончательно. Поэтому Клаудиа, испугавшись, что слишком ретиво бросилась с места в карьер и для первого раза выдала чересчур много, поспешила закончить. — Тут нет ничего сложного, равно как и удивительного — это азбука любых человеческих отношений. Начав с небольших уступок, всегда можно выйти на возможность достижения величайших преимуществ.

Наступила небольшая пауза, во время которой оба стояли, растерянно разглядывая друг друга. Затем Мануэль взорвался настоящей вулканической страстью, которой не испытывал уже лет десять, и, подхватив на руки эту маленькую хрупкую девочку, в диком вальсе закружился с ней по комнате.

— О, моя восхитительная повелительница… властительница… королева…

В середине июля двор обычно переезжал в Сан-Ильдефонсо, чтобы самые жаркие месяцы года провести в прохладе, и на следующее утро, с сожалением оторвавшись от своего божественного цветка, Мануэль отправился в эту летнюю королевскую резиденцию. Трясясь в экипаже по страшной августовской жаре, он в который уже раз обдумывал сложившуюся политическую ситуацию.

Проклятые неугомонные французы опять требовали, чтобы Испания, согласно заключенному им же самим договору, вела теперь непопулярную войну против Англии. Уркихо и Кабальеро всеми правдами и неправдами оттягивали выполнение союзнических обязательств, не решаясь ни открыто разорвать их, ни открыто высказаться в их поддержку. Но долго такая политика уклонения продолжаться не могла, и вот как раз теперь наступал тот самый момент, когда следовало принять какое-либо окончательное решение — в противном случае Франция будет вновь грозить Испании войной. Таким образом, жестким ультиматумом Франции королевство было опять поставлено на грань катастрофы.

Дело заключалось еще и в том, что английский флот использовал португальские гавани в качестве опорных пунктов для ведения боевых действий против Франции. И теперь Франция предлагала совместными усилиями — а на самом деле прежде всего силами одной лишь Испании — принудить Португалию к закрытию своих гаваней для англичан. Правда, пока французский посол в Испании гражданин Трюге с нудной логичностью втолковывал представителям Карлоса Четвертого, что в случае несогласия Португалии Испания обязана добиться закрытия гаваней вооруженной силой, дон Уркихо еще умудрялся не давать ему никаких обещаний.

Конечно, эта небольшая, находящаяся прямо под боком, дружественная страна в военном отношении не представляла для Испании проблемы: испанская армия могла завоевать ее без особых трудов. Однако португальский принц-регент являлся зятем их католических величеств, и Карлос с Марией Луизой, естественно, совсем не хотели воевать с собственной дочерью.

Но именно на этом и решил сыграть Мануэль, рассчитывая своим предложением не только разрешить щекотливую ситуацию, но и вернуть себе пост премьер-министра. Как именно ему удастся все это устроить, Годой пока еще не совсем понимал и сам, и потому не спешил рисковать и являться первым делом, после едва ли не двухлетнего перерыва, пред светлые очи своей бывшей покровительницы Марии Луизы. Мануэлю было прекрасно известно, что на посту любовника ненасытной дамы все последнее время его заменял молодой гвардейский лейтенант Фернандо Мальо. Однако этот малый был, по мнению бывшего премьер-министра, глуп и невоспитан, а потому не мог служить для него препятствием. Гораздо более сильным препятствием являлся дон Мариано Луис де Уркихо, занимавший его бывший пост.

Уркихо, несмотря на козни и противодействия недалекого министра юстиции Кабальеро и вопреки всем ожиданиям Мануэля, смог добиться значительных успехов не только во внутренней, но даже и во внешней политике. Ему удалось в значительной мере освободить испанскую церковь от влияния Рима, благодаря чему в казну потекли немалые деньги, до тех пор уходившие прямиком к Папе. Удалось нынешнему премьер-министру еще больше ослабить и испанскую инквизицию. Но главное, что особенно нравилось королеве, Уркихо не шел ни на какие уступки Франции, упорно повышая и укрепляя авторитет испанской монархии. Теперь же его политика зашла в тупик и грозила разразиться опасной для Испании войной. В этом Мануэль был вполне согласен с Женевьевой.

Он воистину мог считать себя баловнем судьбы. Именно теперь, когда ему так настоятельно потребовалось вновь вернуть себе пост премьера, внешнеполитическая ситуация резко изменилась. Неожиданно вернувшийся из своего египетского похода Бонапарт объявил себя Первым консулом, и горячему корсиканцу сразу же не понравилось, как идут переговоры с Испанией. Он отозвал Трюге и назначил на его место своего брата. Именно поэтому, прежде чем пойти на прием к королеве, Годой решил сначала нанести неофициальный визит Люсьену Бонапарту.

В здании французского посольства, укромно расположившегося среди буйного парка, Люсьен встретил его со всей французской любезностью, и после кратких приветствий они уселись в стоящие рядом кресла, сразу же приступив к делу.

— Я знаю, требования вашего молодого государства тверды и непреклонны, — без лишних слов начал дон Мануэль. — Однако успешная политика двух соседних государств в отношениях друг с другом может строиться только на взаимном интересе. Я надеюсь, вы не хуже меня понимаете это, дорогой гражданин Бонапарт? Это же азбука любых человеческих отношений.

— Разумеется, герцог, — щеголяя простым названием титула вместо «вашей светлости», — ответил худой и подвижный Люсьен. — Мы с братом меньше всего склонны только диктовать свою силу всем и всюду. На самом деле везде, где только возможно, мы стараемся прийти к полюбовному решению. Но ведь вам, я думаю, тоже хорошо известно, дорогой дон Мануэль, — переходя уже на совсем фамильярную форму обращения и улыбаясь только глазами, продолжил посол, — насколько все в Европе настроены против нас? Многие не желают с нами даже разговаривать.