Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Во время тюремного заключения у истоков Тока, под Самарой, где свирепствовали тиф, дизентерия и нагайка казаков, нахальный хозяин кабачка превратился в глашатая антиавстрийского сопротивления. Когда русские, которые с недоверием смотрели на непокорных подданных империи Габсбургов, разрешили создать чехословацкие объединения (1916), он поспешил вступить в них. В киевском журнале “Чехослован” замалчивали об “австрофилии” и обывательской трусости участвующих в сопротивлении, делая упор на славянофильскую направленность киевской организации в поддержку царя, у которой были разногласия с западниками Петербурга.

В это самое время Гашек выступал за объединение России Романовых с Чехией, за коронование русского царя королем Чехии, он делал это настолько рьяно и безрассудно, что это вызывало немалое удивление и заставляло вспомнить те времена, когда он бредил своей Партией умеренного прогресса в рамках закона. Он был даже арестован из-за жестокого пасквиля в отношении членов петроградской части Чехословацкого национального совета, но он был в первых рядах, когда войска Масарика во время бессмысленного наступления Керенского разгромили в Зборове (июль 1917 г.) сильные австрийские и немецкие подразделения.

Когда разразилась Октябрьская революция, он тут же выступил против большевиков: он надеялся, что легионеры атакуют Австрию, пройдя через Кавказ, Персию и Румынию. Но как только Масарик присоединил их к французским войскам, приказав переместиться на Запад через Сибирь, он тут же стал поддерживать большевиков и начал пропагандировать присоединение к войскам Красной армии. Для чехословацкого командования это был наилучший способ получить ордер на арест. Чтобы избежать легионерского контроля, в июне 1918 г. в Самаре он прикинулся “умалишенным от рождения сыном немецкого поселенца в Туркестане”. Опять неопределенность, опять маска: придурковатый паяц, простофиля, затерявшийся среди татар.

В сентябре 1918 г. в Симбирске его схватили по ошибке именно красные, приняв его за вражеского лазутчика. Затем новые приключения: в конце года он уже в Болгарии в ранге майора 26-й советской дивизии. Попав в пучину Гражданской войны, Ярослав Романович Гашек не щадит себя, передвигается из Уфы в Омск, из Новосибирска в Красноярск. Он редактирует журналы и газеты на русском, сербском, венгерском, немецком и даже бурят-монгольском языках. Он собирает иностранные отряды Пятой армии и секретное подразделение против легионерских шпионов. Он становится грозным политическим комиссаром и какое-то время, словно кубинский “отец отечества”, управляет азиатской территорией [1321]. Ходили слухи, будто в эти годы он даже бросил пить [1322].

Но сквозь все эти личины всегда проглядывала истинная сущность Гашека, его природа вспыльчивого, неорганизованного скитальца и проявлялись его фокусы бродячего паяца. Уже в ранней юности он обожал шататься непонятно где, пьяный и неряшливый, как типичный для его поколения бродяга (tulák).

Только-только он начал работать в банке “Славия” в 1902 г., как тут же сбежал: сначала в Словакию, затем на Балканы, где как раз начались выступления против турок [1323]. Хотя трудно перечислить набеги, в которых он участвовал: Зденек Матей Кудей описал странные передвижения по Центральной Чехии, которые они осуществляли вместе летом 1913 и 1914 гг. [1324]Нетерпимостью объясняется принадлежность Гашека к группе поэтов-анархистов, из которых он был самым активным [1325]. Даже в его манере письма прослеживалось его беспокойство: он писал очень легко и быстро, в один присест, невзирая на гул пивных. А затем он бегом нес в редакции свои свеженаписанные рассказы и наброски, чтобы тут же получить за них гонорар и моментально пропить его или раздать бедным [1326].

Как плющ обвивает кору дуба и проникает вглубь, так и Гашека обволакивал хмель пражских кабаков. Он посещал более сотни питейных заведений, вот лишь некоторые из них: “Тумовка”, “Главовка”, “Монмартр”, “Деминка”, “У Флеку”, “У чаши”, “У золотого литра” [1327]. Только в ночном угаре в заплеванных, почерневших норах и притонах, среди косых и хмурых пьяниц с клоунской шевелюрой, словно с картин Йозефа Чапека, только посреди запаха пива, мочи и аммиака, который исходит из уборных в кабаках, только в этих грубых трущобах его фантазии удавалось работать. Для него кабак становится не просто hortus deliciarum ( лат . “сад наслаждений”), но и метафорической моделью мира: этот мир воспринимается затуманенным от табачного дыма и опьянения взглядом.

Возвращаясь после своих выходок зачастую с виноватым видом, Гашек давал понять, что он невероятно сожалеет и раскаивается в содеянном, но на следующий же день снова принимался за свое. Один любезный господин попытался вернуть его на путь истинный, но у него ничего не вышло. Исследователь А. В. Фрич, к примеру, разместил его на своей вилле в Коширже, где среди рухляди и невообразимого барахла у него жил индеец из племени чероки. Так как каждую ночь Гашек пытался смыться, Фрич закрыл его, оставив лишь еду и пачку бумаги для письма. Но заключенному все равно удалось бежать, опустошив перед этим погреб и превратив пачку все такой же белой бумаги во флотилию корабликов [1328].

Гашек не упускал возможности связаться с мошенниками, сутенерами, бандитами и отверженными с самых низов и с разного рода юродивыми и чокнутыми. Если вывести из тени его друзей, то в первых рядах окажется директор цирка Якл, бродячий комедиант Вацлав Цимера с канатной плясуньей Эсмеральдой, борец Карлас, хиромантка Клео де Мерод, бывшая наложница бельгийского короля, и в первую очередь – Ферда Местек де Подскаль, для чьего блошиного театра он работал зазывалой, добрый вор Олдржих Зунек, по кличке Ганушка, с которым он познакомился в тюрьме [1329]. Благодаря этой дружбе с сомнительными субъектами, с ярмарочными жиголо, а также благодаря его маскам, наработанным в ходе лет, благодаря его неспособности вести нормальный образ жизни, а также легкости слога Гашек походит на русского писателя Куприна, веселого приятеля цыган, пьяниц, заядлых игроков, артистов шапито (таких, как клоун Жакомино), штангистов, как усатый коренастый Иван Поддубный, – на Куприна, который попробовал профессию судьи на соревнованиях по французской борьбе под куполом цирка, рыбака, пожарного и многих других, – на Куприна, которому нередко выпадало сочинять, сидя за столом кабачка [1330].

Гашек постоянно менял место жительства, то он ночевал в углу какого-нибудь кабака, то в доме у друзей, которым, благодаря своей чудаковатости, причинял немало сложностей и хлопот. Он довольствовался малым: софа, пальто вместо одеяла, свернутый прикроватный коврик вместо подушки. Но у него было всегда одно стремление: исчезнуть. Словно если бы он надолго задержался на одном месте, смерть начала бы проявлять к нему интерес. Чуть дольше он прожил в доме художника Лады, хотя без неявок в суд и неожиданных возвращений вундеркинда тоже не обошлось: в те дни, когда он жил в этом доме, он вешал над входом табличку в серебряной рамке, словно надгробную надпись, на которой значилось: “Ярослав Гашек, придворный писатель, отец нищих духом и дипломированный парижский ясновидящий” [1331].