Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Тема агатов, в которых отображаются человеческие черты, а также иных камней с различными изображениями, встречается и в романе Иржи Карасека “Король Рудольф”. Мошенник Артур Ди из путешествия привозит государю gamahe’ – камень, испещренный иероглифами, которые так поразили Бретона [1493]. “Это самый загадочный талисман, который существует. Сама природа в редкие моменты отпечатывает в камнях, на металле и в минералах таинственные образы”. Этот gamahe’ нашли в Венеции среди барахла какого-то колдуна с Востока, который умер в возрасте трехсот лет, и, как поняли, этот камень способен продлевать жизнь. Но Рудольф с ужасом различает в нем изображение смерти, скелет [1494]. О загадочных отпечатках в предметах человеческих лиц Аполлинер повествует в еще одном рассказе – “Салфетка поэтов” (1907). Это история о четырех поэтах, которые заражают друг друга чахоткой, вытирая рот одной и той же салфеткой, а после их кончины на салфетке проступают четыре грязных пятна – их лица [1495].

Но вернемся к путешествию Аполлинера и Лакедема по Праге. С наступлением ночи они пересекают реку “по более новому мосту”. Поужинав и потанцевав на постоялом дворе под дьявольский грохот оркестрика из трех музыкантов, они снова отправляются в еврейский квартал. И в одном из кабачков, совмещенным с борделем, пьют венгерское вино, и резвый Лакедем, выпячивая свой длинный посох, свой “крепкий ствол”, словно древовидный фаллос – как символ алхимиков, – развлекается с “грудастой и задастой венгерочкой”. Выйдя оттуда, Вечный жид удаляется в морозную ночь, а поэт глазами следит за мерцанием его тени, то растущей от игры бликов, то исчезающей. Вдруг с ревом подбитого зверя он падает наземь. Для него настало время покинуть Прагу. И он возродится вновь уже в других местах и в другом обличье.

В древних манускриптах повествуется о манипуляциях алхимиков с множеством кувшинов, населенных симулякрами и символами. Если бы мы захотели найти смысл магических преобразований материи в Праге, посадив ее символические образы в огнеупорные печи, – в одной из них устроился бы спесивый и ничуть не меньше, чем Лёв или Гашек, принадлежащий истории Праги Исаак Лакедем, странник и иллюзионист, который, благодаря его постоянным возвращениям, в чем-то близок Голему Майринка. К тому же он так долго живет и не болеет, словно выпил эликсира бессмертия Келли или Сендивогия, и может находиться рядом с Эмилией Марти-Макропулос из комедии Карела Чапека: “Каждые девяносто или сто лет со мной случается ужасная беда. Но я выздоравливаю и вновь нахожу силы, необходимые для еще сотни лет жизни”.

То ли благодаря своей превосходной интуиции, то ли у Аполлинера взыграли его славянские корни, он очень глубоко прочувствовал основы колдовской сущности Праги. Он уловил черную энергетику и печаль проклятого, пользующегося дурной славой Пятого квартала. И к магии города на Влтаве он отнес глазеющие с камней лица, агаты из Святого Вита, в крупинках которых он в растерянности разглядел собственное отражение, кабачок, где он слушает чешские песни, стрелки часов из еврейского квартала: все это находит свое отражение в небольшом стихотворении “Зона” [1496](1912), в котором поэт упоминает и о таинственном постоялом дворе в окрестностях:

Кстати, о “террасе кабачка”: поэт Карел Томан предположил, что Аполлинер имел в виду старый кабак “Sipkapas”, куда захаживали немецкие студенты, терраса которого выходила на долину Шарка. А другой поэт, Константин Библ, был убежден, что речь шла об открытой террасе “У золотого колодца”, живописного кабачка в Малой Стране, взбирающейся вверх по крутым, увитым зеленью ступеням, откуда открывается великолепный вид на медно-зеленый купол церкви Святого Микулаша и на всю Прагу. И ничего страшного, что Малая Страна не была пригородом [1498].

Издатель и писатель Отакар Шторх-Мариен рассказывает, как вместе с Карелом Чапеком они пытались обнаружить в районе Градчан харчевню, о которой писал французский поэт: “Я очень хорошо помню тот летний день, когда мы добрались до небольшой площади под названием “У Далиборки”, откуда начинается Злата улочка. Напротив казарм, в которых жила охрана Пражского Града, на углу находилась харчевня: я не знаю, как она называлась, от нее не осталось и следа. Много лет назад к этому дому приставили новый, с иголочки, фасад, и на том месте, где был вход, теперь находится окно. Посетителями здесь были в основном солдаты, которые часто забавлялись, распевая хором песни. И в тот день из кабачка доносилось протяжное заунывное многоголосное пение, которое тут же зародило грусть в наших душах. Мы остановились и прислушались. “Наверное, точно так же отсюда слушал пение и Аполлинер”, – сказал через какое-то время Карел, опершись на палку. “Благодаря «Зоне» пражские кабаки вошли в историю”, – с наивной улыбкой добавил он, зажигая окурок. “Но что за харчевня «в предместьях Праги» описана в «Зоне»?”, – полюбопытствовал я, заглядывая в голубые, словно всеведущие, глаза Карела. “Трудно сказать, – ответил он, – да и не нужно понимать буквально. Очевидно, что она находилась совсем не в предместьях Праги, а может, в нескольких шагах отсюда, «У золотого колодца»” [1499]. Тот же Шторх-Мартин вспоминает, как высоко Жироду отзывался об “уютных тавернах-садах в Праге”, которые обнаружил Аполлинер во время своего уже легендарного путешествия [1500].

Как автор “Алкоголей” и “Каллиграмм”, так и немецкий поэт Детлев фон Лилиенкрон совершил путешествие в Прагу в мае 1898 г. Лилиенкрон, юный офицер, во время австро-прусской войны 1866 г. оказался в чешской столице проездом. Но именно путешествие 1898 г. запало ему в душу и заставило буквально влюбиться в город на Влтаве, куда впоследствии он неоднократно возвращался с тщетной надеждой обрести здесь постоянное жилье. “Когда меня не станет, – просил он пражского поэта Оскара Винера, который его сопровождал, – опиши наши прогулки по Праге. Расскажи все полностью, чтобы все знали, насколько я здесь был счастлив” [1501].

Скача, словно косуля, по улицам, он повторял: “Прага еще красивее моего любимого города Палермо!”, – хотя в Палермо он никогда не был. Он бегал за девушками и кричал будто бы по-чешски: “tschippi tshappi”, – и удовлетворенно хвастался: “Как быстро я усвоил чешский” [1502]. С улицы На Прикопе они направлялись к Вацлавской площади, которую Лилиенкрон назвал “самой высокомерной улицей в мире”, затем на Староместскую площадь, где он осмотрел часы магистра Гануша, место, на котором 21 июня 1621 г. была установлена жутчайшая плаха для казни двадцати семи представителей чешской знати, затем они посетили Тынский храм вместе с могилой Тихо Браге и с мемориальной доской из красного мрамора. Отсюда они направились в Пятый квартал, по дороге среди остатков отсыревших, разрушенных в результате оздоровления, домиков они полюбовались Староновой синагогой, часами Ратуши с идущими в обратном направлении стрелками, и пришли на еврейское кладбище, к могиле Лёва бен Бецалеля.