Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

В комедии Владислава Ванчуры “Алхимик” (1932) император Рудольф II перед консилиумом различных астрологов и алхимиков (Джона Ди, Сендивогия, Келли, Брагадино, Кеплера, Хайека, Тихо Браге и других) страстно умоляет алхимика Алессандро дель Мароне (возможно, это одно из имен итальянского шарлатана Алессандро Скотты) остановить распад, вытащить его из грязной бездны, вернуть ему молодость. Алхимия, процветавшая в Праге во времена Рудольфа II, и философский камень, продлевающий жизнь, послужили поводом для комедии Карела Чапека “Средство Макропулоса” (“Vèc Makropulos”, 1922) [708] Премьера спектакля состоялась 21 ноября 1922 г., режиссером был сам Чапек, с декорациями И. Венига, в Виноградском театре Праги, где писатель работал сценаристом с 1921 по 1923 г. – Прим. пер. .

Иеронимус Макропулос, один из многих шарлатанов и алхимиков, наводнявших двор, “всевед” из племени авантюристов Скотта и Мамуньи, изготовляет для монарха жизненный эликсир, который может сделать его бессмертным и молодым на триста лет. Но Рудольф, опасаясь отравления, желает, чтобы первой это “aurum potabile” (“питьевое золото”) выпила шестнадцатилетняя дочь алхимика. Оккультные науки – вот еще один пражский мотив, который, наряду с големической темой, составляет инвентарь Чапека.

В комедии дочь алхимика, ставшую долгожительницей, зовут Эмилия Марти, она знаменитая певица. Эмилия живет более трехсот лет под разными именами (Элина Макропулос, Эллиан Мак Грегор, Евгения Монтес, Екатерина Мышкина, Эльза Мюллер). Чапек твердит, что она “прекрасна до безумия”, но “холодна, как лед”, “холодна, как нож”, словно вышла из могилы. Она излучает чары, извращенный магнетизм которых завлекает и прельщает мужчин, встречающихся на ее пути.

Однако ее вечная молодость напоминает замаскированную старость, которая едва-едва скрывает утомленность воспоминаниями, пресыщенность, цинизм. Достаточно всего одной морщины, невольной гримасы, чтобы вскрылась ее подлинная сущность молодящейся старухи: жеманной, напомаженной, с восковыми губами, разглаженными морщинами и волосами, пожелтевшими от перхоти, со стеклянным глазом – а венчает все это шляпка по моде двадцатых годов [709] Карел Чапек придумал роль Эмилии Марти для актрисы Леопольды Досталовой. См. Otakar Štorch-Marien . Sladko je žit, cit., s. 177. .

В певице есть что-то метафизическое и колдовское, этакое зловещее ведьмовство, которое еще более усиливается благодаря контрасту с сухой канцелярской средой, в которой разворачивается комедия. Формула бессмертия, которую Эмилия Марти носит на груди, отсылает нас к шему Голема. Формула Макропулоса возбуждает аппетит у многих, многие души наполняет вожделением. Но Эмилия Марти изнемогла и истомилась от бессмертия, которое подрывает нравственность и иссушает чувства. Радость жизни рождается из осознания ее кратковременности. Слишком длинная жизнь порождает тоску и отвращение к жизни. “Но невозможно любить триста лет. Невозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Все опостылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опостылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего” [710] К. Чапек. Средство Макропулоса / Пер. с чеш. Т. Аксель. Цит. по: Карел Чапек . Собр. соч. в 7 т. Т. 4. М.: Худож. лит., 1976, с. 281–359. – Прим. пер. .

Герой романетто Якуба Арбеса “Мозг Ньютона” – говорящий автомат. Перед ученым собранием он утверждал, что в будущем, благодаря более совершенной медицине, жизнь станет дольше, но тогда она будет длиться слишком долго и люди начнут вырождаться, деградировать. Следовательно, долгожительство – проклятие. Не стоит завидовать струльдбругам, описанным Свифтом в “Путешествиях Гулливера” [711] Струльдбруги – бессмертные существа, упрямые, сварливые, жадные, угрюмые, болтливые, не способные ни к дружбе, ни к любви. – Прим. ред. .

Леон Яначек в опере “Средство Макропулоса” (“Věc Mak-ropulos”, 1925), созданной по мотивам комедии Чапека, усилил призрачность певицы, которую слишком долгая жизнь сделала упрямой, злобной, деспотичной, пустой [712] Ср. Jaroslav Šeda. Leoš Janáček. Praha, 1961, s. 322–323. Ср. также Jaroslav Vogel. Leoš Janáček dramatik. Praha, 1948, s. 87–92. . “Вам знаком, – писал он, – этот ужас, чувства человека, которому не будет конца. Сущее несчастье. Он ничего не хочет, ничего не ждет” [713] Ср. Bohumír Štědroň. Janáček ve vzpomínkách a dopisech. Praha, 1946, s. 233. . “Трехсотлетняя и вечно молодая красота – с обожженными (сгоревшими) чувствами! Бррр! Холодна, как лед…” [714] Ср. Jaroslav Šeda . Leoš Janáček, cit., s. 309. .

Как Елене Глори в “Р.У.Р.” [715] Р.У.Р. – “Россумские Универсальные Роботы”, пьеса Карела Чапека. , так и здесь именно женщине по имени Кристина предстояло уничтожить в огне формулу. Эмилию Марти ожидал такой же конец, как и Голема, которого навсегда лишили шема. Если в “Р.У.Р.” уничтожение человечества роботами вызывает в Чапеке песнь хвалы жизни, то в “Средстве Макропулоса” бесконечность жизни вдохновляет его на апологию смерти. Но мораль все та же: не надо нарушать порядка существования. В великой онтологической дилемме, что не дает покоя этому миру, смерть необходима, чтобы жизнь была прекрасной.

Одним из самых магических мест Праги был еврейский квартал ( чеш . “Židovské město”), его называли еще Йозефов, по имени императора Иосифа II, первым ослабившего в конце xviii века религиозную и расовую дискриминацию; позднее, в xix веке, его стали называть Пятым кварталом ( чеш .

“Pátá Čtvrt”). Таинственный район, от которого до наших дней мало что сохранилось: несколько синагог, в частности Староновая синагога, кладбище, Еврейская ратуша с часами, стрелки которых вращаются в обратную сторону. Часы были воспеты Аполлинером (“les aiguilles de l’horloge du quartier juif vont à rebours” (“И стрелки на часах еврейского квартала / Вспять поползли”) [716] Гийом Аполлинер. Алкоголи / Пер. с фр. И. Кузнецовой. – Прим. пер. и Сандраром (“et le monde, comme l’horloge du quartier juif de Prague, tourne éperdument à rebours” – “а мир, как часы в еврейском квартале Праги, самозабвенно вращается вспять”) [717] Blaise Cendrars. Prose du Transsibérien et de la petite Jeanne de France (1913), в: Du monde entier au coeur du monde. Paris, 1957, p. 48. . Это район, где до сих пор ощущается вечное присутствие Голема, ведь там, как утверждает Незвал, шем рабби Лёва “вложен под язык каждого предмета, даже под древние камни, которыми, впрочем, выложены все тротуары Праги” [718] Пер. Н. Зимяниной. Цит. по: B. Незвал. Избранное. Т. 2. С. 64. . Если пофантазировать на тему ветхой архитектуры гетто, то можно и впрямь поверить, что эти кривые домики оживляются и приходят в движение по мановению шемов, всунутых в пугающие пасти их стрельчатых порталов.