Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Стоял апрель, по воскресеньям мы на рассвете спускались вниз с Пражского Града. На островке Кампа все еще продавали горшки. Сейферт писал: “Горшечники стоят у прилавков, постукивают пальцами по кувшинам, а в руках охапки цветов” [1171]. От порыва ветра на реке появилась рябь. Уточки, которые прятались от зимних морозов под обжигающими струями, бьющими из Карловых Вар, с надутым видом плыли к ледоломам, защищающим арки Карлова моста. “Тихие психи”, рыбаки в лодках, покуривая трубку, невозмутимые, как водяные с картин Йозефа Лады [1172], забрасывали свои удочки в воды Влтавы. Достаточно было одного яркого солнечного луча, чтобы статуи святых на мосту озарились светом, вырвавшись из покрова зимней тьмы. Я вновь и вновь мысленно сбегаю вниз из Пражского града – это воспоминание навязчиво повторяется в моей памяти, как “назойливые” линии Франтишека Купки [1173], что перекручиваются и искривляются вместе с улочками, в жажде любви.

Строительство моста, соединяющего Малу Страну со Старым городом, началось еще в июле 1357 г., то есть в период правления Карла IV [1174]. Его конструкцию придумал швабский архитектор Петр Парлерж, который прибыл в Прагу в 1353 г., чтобы продолжить работы по строительству собора Святого Вита, начатые Матьё (Матиашем) Аррасским. Предыдущий мост, возведенный в 1157–1172 гг., по всей видимости, итальянскими каменщиками по приказу королевы Юдиты, супруги короля Вацлава II, был разрушен наводнением в феврале 1342 г. Для строительства моста вместо обычного мергеля использовали более долговечный камень – песчаник из города Негвизды: ходят слухи, будто, чтобы сделать раствор более прочным, жители города Вельвары посылали сумки и корзины с яйцами, а жители Унгошта – сыр и творог [1175]. Веками путешественники любовались его длиной, его изгибом у Малой Страны, его шестнадцатью арками, остроконечными готическими башнями, этими чудесными компактными призмами со стрельчатыми воротами и со шпилями на крышах, со статуями на консолях, гербами, зубчатым орнаментом и гребнями крыш.

Изначально он назывался Каменным мостом или Пражским мостом, и только с 1870 г. стал носить имя своего создателя, Карла IV. Согласно легенде, в его опоре запрятана чудесная шпага мифического принца Брунцвика, которую возьмет в руки святой Вацлав в бою с врагом, когда Чехия будет в опасности [1176]. Все это химеры, легенды. Но одно жестокое пророчество гласит, будто однажды на мосту чехи станут встречаться чуть ли не реже, чем олени с золотыми рогами. Время, перестрелки, повышенная влажность много раз проверяли на прочность его основы. Не меньший ущерб, чем от пожара, настигшего Национальный театр Праги в 1881 г., нанесло чешскому народу наводнение 1890 г., из-за которого обрушилась часть моста, поглотив несколько скульптурных групп, которые впоследствии удалось выловить из реки.

Эта висячая аллея, пребывающая в вечном противостоянии капризам природы: то ледоходу, то паводку, – когда-то была центральной артерией города, наиболее посещаемым местом, и поэтому о любом оживленном месте говорили:

“людный, словно Пражский мост”. В одной песенке пелось: “На Пражском мосту растет розмарин” [1177]. Чтобы проехать через этот мост, торговцы платили пошлину, а евреи должны были вносить специальный налог (méchess).

Сюда собирались, особенно в эпоху барокко, толпы нищих и обездоленных. Нищие – алчные и приставучие, как тот, чья рука протянута к святому Мартину – из скульптурной группы, созданной Конрадом Максом Сусснером (1690) в соседней церкви Святого Франциска Ассизского при монастыре ордена крестоносцев. Бродяги, чтобы выпросить милостыню, притворялись, будто у них язвы на ногах или болезнь святого Лазаря, или опоясывающий лишай, выставляя напоказ язвы, свищи, волдыри, искусно созданные с помощью птичьего клея, растворителя и муки. Иезуит Альбрехт Чановский, который не брезговал восседать в телеге с грязью или навозом, словно в триумфальной карете, и не гнушался общества отверженных и побирающихся, обычно ходил “с сумой на плече, словно попрошайка, по наиболее многолюдным улицам города, и даже через Пражский мост” [1178]. Думаю, что вам часто попадались на глаза работы барочного художника Яна Петра Брандла (1668–1735), жуткого пьяницы, погрязшего в долгах. Согласно легенде, после битвы на Белой горе, словно символ краха и унижения всего чешского народа, на этом мосту просил милостыню поэт Шимон Ломницкий из Будче, герой рассказа Зейера “Inultus” (“Неотомщенный”): не исключено, что эта легенда была связана с тем, что вышеупомянутый поэт подписывался также именем Ptocheus (что по-гречески означает “нищий”) [1179].

В начале xviii века на Карловом мосту появилось множество статуй, венчающих победу контрреформации в Чехии, триумф церкви, получившей большую власть после Белой горы, а также широкое распространение католической веры в самые отдаленные уголки страны. За восемь лет (1706–1714) на длинных горизонтальных перилах, на мощных, глубоко забитых опорах, появилось множество скульптурных композиций, выстроившихся в ряд, словно имена в литании. Если на островке Кампа поэт томится в удушающей тесноте стен, которые нередко ставят в основу “самую частую барочную статую – статую смерти” [1180], то на этой висячей авеню, созданной по образцу моста Святого Ангела в Риме, святые с кимвалами звенящими – с их визионерским пылом и жаждой трансцендентности – окружены воздухом, водой, облаками, лазурными балдахинами небес и гомоном чаек, пикирующих с небес на воду. Факультеты, монастыри и целые династии дворян и буржуа доверили создание скульптур из песчаника разным скульпторам, среди которых были Матей Вацлав Якель, Ян Олдржих Майер, Фердинанд Максимилиан Брокофф, Матиаш Бернард Браун. Пыльные процессии с полевыми цветами тянулись из провинции Моравии и Чехии, произнося “Отче наш” перед этой витриной “небесной аристократии”.

Но нельзя в полной мере прочувствовать загадочность Карлова моста, не рассматривая его в единстве с архитектурой окружающих его строений, которая, по словам Милоша Мартена, единодушно отражает “весь драматизм латинской духовности” [1181]. Со стороны Старого города находится уютная и милая маленькая площадь Крестоносцев (Кржижовницкая), кладезь барочных украшений, “смеющаяся клумба” [1182], к краям которой выходят церкви Святого Спасителя и Святого Франциска, не говоря о Клементинуме. Со стороны Малой Страны – собор Святого Микулаша, над которым “по чьему-то невероятному капризу расположился перевернутый изумрудный кубок медного купола, словно триумфальный маяк” [1183]. В панораме Старого города церковь Святого Франциска монастыря ордена крестоносцев с гибким изгибом ее гладкого и легкого купола встречается со шпилями башни моста – так готика и барокко сплетаются в едином созвучии. И этому согласию с другой стороны моста вторит великолепное единство готической башни въездных ворот Малой Страны и малахитового купола церкви Святого Микулаша, “огромной зеленой розы” [1184], которая гармонирует, в свою очередь, с куполом церкви Святого Франциска Ассизского.