Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Слово «семя» в Писании часто означает «потомство» – как в Быт. 3, где Бог говорит змею: «Положу вражду между тобой и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее» [288] Быт. 3:15, New American Standard Bible. . Увидев слово «семя» в отрывке о Молохе, идоле, которому языческие племена приносили в жертву детей, Карлштадт представил себе малопристойную картину семяизвержения. Лютер немедленно заметил эту глупую ошибку и был обеспокоен тем, что она бросает тень на всю аргументацию Карлштадта, заставляя усомниться и в других его умозаключениях. А ведь эта ошибка была не единственной.

Три дня спустя Лютер так жаловался на труд Карлштадта Спалатину:

Хотел бы я, чтобы Карлштадт опровергал необходимость безбрачия более подходящими для этого цитатами из Писания! Боюсь, сделанное им возбудит много толков и о нем, и о нас. Что это за экзегеза: принести семя в жертву Молоху – будто бы то же самое, что стать нечистым от естественного истечения семени? Каждому ясно, что «семя» в этом отрывке означает «дети» или «потомство»… Тему он поднял важную, защищает ее усердно, но хотелось бы, чтобы защита эта звучала более грамотно и разумно. Ты ведь видишь, какой ясности и силы требуют от нас враги: даже самые очевидные и понятные [наши] утверждения они перетолковывают на свой лад.

Далее он выражает беспокойство о тех, кто мог оставить обеты и жениться под влиянием труда Карлштадта:

Ибо что может быть опаснее, чем побудить большую толпу неженатых людей к браку на основе столь ненадежных и неподходящих цитат из Писания? Ведь это значит – обречь их в дальнейшем на сожаления и муки совести, куда более тяжкие, чем тот крест, что несут они ныне. Я также хочу, чтобы безбрачие стало делом свободного выбора, как того и требует Благая Весть. Однако пока не вижу ясно, как этого достичь. Но все мои предостережения напрасны. Быть может, [Карлштадт] не хочет, чтобы его останавливали. Что ж, тогда нам остается лишь позволить ему продолжать [289] LW, 48:293–94. .

Поучительно видеть, как ответственно подходит Лютер к своей задаче. Он хочет, чтобы каждое действие его приверженцев имело под собой основание, надежное, как скала – и без этого не считает возможным двигаться вперед. Далее различия между ним и Карлштадтом все росли; но пока Лютер решил оставить все как есть. В конце концов, он безотлучно сидел в Вартбурге и не мог управлять процессами в далеком Виттенберге – хотя все что мог, конечно, делал. Любопытно, что в этот период Лютер написал бесчисленное множество писем Спалатину, довольно много – Меланхтону, но Карлштадту – ни одного. Да и весной не приглашал Карлштадта поехать с ним в Вормс.

Позднее в пространном письме Лютер рассказывал Спалатину, как выехал вместе с несколькими рыцарями на охоту с ночевкой. «Добыли двух зайцев и нескольких бедолаг-куропаток», – писал он; для нескольких человек, охотившихся два дня, добыча, конечно, очень скудная. Сам Лютер писал, что предпочел бы «медведей, волков, кабанов, лис [и так далее]», и добавлял, что это «вполне достойное занятие для людей, которым нечего больше делать». Далее Лютер рассказывает Спалатину, как спас маленького зайчонка, спрятав его в рукав своего плаща. Но гончие и там его учуяли – и, «прокусив плащ насквозь, сломали ему правую заднюю лапу и задавили». В этом случае, как и во многих других, Лютер увидел аллегорию: «Так папа и Сатана ярятся, стремясь погубить даже уже спасенные души, – и мои усилия для них ничто» [290] Там же, 295. .

В сентябрьском письме к Спалатину Лютер вновь возвращается к жалобам на проблемы с кишечником:

Сегодня, на шестой день, мне удалось опорожниться, но с таким трудом, что я едва не лишился чувств. Теперь сижу, страдая, словно женщина в родах: внутри все изранено, все болит и ноет, и чувствую, что заснуть мне сегодня не удастся. Благодарю Христа, который не оставил меня без частицы святого Своего Креста. Я бы исцелился, если бы прекратился запор, – а так все раны, за четыре дня уже поджившие, при каждом испражнении открываются вновь [291] Там же, 307. .

Но в начале октября Лютер делится хорошими новостями. Упрямые запоры смягчились – и, мало того, зажили наконец и столь болезненные анальные трещины. «Наконец и зад мой, и кишки со мной примирились!» – писал он и в восторге добавлял, что лекарства ему больше не нужны. Дальше в том же письме Лютер просит Спалатина присмотреть за Меланхтоном; своего младшего друга Лютер всегда опекал, а теперь известие о разразившейся в Виттенберге чуме навело его на мысль вывезти Меланхтона, хрупкого и слабого здоровьем, куда-нибудь подальше из зараженного города. «Эту голову, – писал он, – необходимо сохранить, дабы не погибло слово, доверенное ему Господом ради спасения душ». В конце письма Лютер упоминает о вартбургском священнике, который «ежедневно служит мессу с великим идолопоклонством» [292] Там же, 316. . Можно только вообразить, как содрогнулся бы этот священник, случись ему узнать, что один из рыцарей, бывающих у него на службах – вон тот, молчаливый, бородатый, – не кто иной, как Мартин Лютер из Виттенберга.

В Виттенберге внезапно воплотились в жизнь писания Лютера не только о браке, но и о мессе. Лютер писал, что католическая месса, представляющая собой воспроизведение жертвенной смерти Христа, основана на идее, не имеющей основания в Библии: следовательно, служить мессу так, как это делают сейчас католики, богословски ошибочно. Разумеется, идея была монументальная: отринуть то, что составляло самое сердце всей средневековой экклесиологии! Лютер ясно давал понять, что выделение священников в особую касту, отдельную от мирян – тоже не библейская идея, а следовательно, ошибочно и мнение, что только священники вправе причащаться хлебом и вином. Однако друзья Лютера в Виттенберге – Меланхтон, Карлштадт, а также некий августинец по имени Габриэль Цвиллинг – решили воплотить эту идею в жизнь. Они отслужили Вечерю Господню, на которой угощали всех пришедших и хлебом, и вином. Никогда до сих пор миряне не пили вина во время причастия – по крайней мере, такого не случалось уже много сотен лет. Виттенбержцы пошли и еще дальше: позволили мирянам самим держать евхаристическую чашу.

Лютер не был против всего этого; однако он всегда предпочитал двигаться вперед осторожно, ответственно, умеренным шагом. Но снова Карлштадт «побежал впереди паровоза»: объявил письменно, что всякий, кто не причащается и хлебом, и вином вместе, грешит. Узнав об этом, Лютер пришел в ярость. Одно дело – сказать, что мирянам позволено причащаться хлебом и вином, как священникам; с этим он, безусловно, был согласен. Но совсем другое – заявить, что это обязательно и что грешно так не делать! Ведь Евангелие дает нам право выбора и ни к чему нас не принуждает.