Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Жизнь Лютера в продолжение десяти месяцев в Вартбурге сильно отличалась от той жизни, что вел он до сих пор. Здесь он – особенно в первые недели – по большей части сидел один у себя в комнате. Неподвижность, отсутствие физических нагрузок и богатый стол, предоставленный ему любезным хозяином, привели к возобновлению недуга, беспокоившего Лютера еще в Вормсе. В письме к Меланхтону Лютер касается этой болезненной темы:

Господь поразил меня болезненным запором. Испражняться очень тяжело: приходится напрягать все силы, до изнеможения – и чем дольше я откладываю, тем становится хуже. Вчера, на четвертый день задержки, мне наконец удалось опорожниться – но всю ночь я провел без сна, и сейчас чувствую себя худо. Прошу, помолись обо мне. Если так будет продолжаться, этот недуг станет нестерпимым [272] Там же, 217. .

В тот же день он писал Амсдорфу: «Господь поразил меня: запор мой становится хуже» [273] Там же, 219. . Но подробнее всего описал свои желудочно-кишечные страдания Лютер в письме к ближайшему и доверенному своему другу Спалатину. В письмах к нему мы видим, как легко – и в полном соответствии со своим богословием – смешивает Лютер высочайшие темы с самыми низменными. Через месяц после письма к Амсдорфу он писал Спалатину:

Беда, от которой страдал я в Вормсе, не только не оставила меня, а сделалась еще хуже. Таких запоров не было у меня еще никогда, и я уже отчаялся найти лекарство. Господь поражает меня, чтобы и я не остался без частицы креста. Да будет Он благословен, аминь [274] Там же, 255. .

Состояние его сделалось столь мучительно, что Лютер страстно желал получить от Фридриха разрешение выехать в Эрфурт и посетить там врача. Однако опасность угрожала ему повсюду – Лютер был вне закона, его запросто могли схватить и привезти к императору; поэтому Спалатин ответил, что это невозможно. Впрочем, от врачей при дворе Фридриха он получил советы и лекарство, которое немедленно переслал Лютеру. 15 июля, получив и приняв это лекарство, Лютер писал Спалатину:

Пилюли я выпил согласно предписанию. Скоро я ощутил облегчение – удалось опорожниться без усилий и без кровотечения; однако раны от предыдущих разрывов еще не зажили, и мне пришлось помучиться, когда вместе с калом вышла плоть, – не знаю уж, от моих усилий или от действия пилюль [275] Там же, 268. .

Две недели спустя он снова сообщал о своем самочувствии:

Что касается моего здоровья: благодаря сильным и действенным лекарствам испражняться мне стало легче, однако само пищеварение не изменилось. По-прежнему чувствую боль и боюсь, как бы Господь в мудрости своей не поразил меня еще худшими напастями [276] Там же, 276. .

Большинство историков воспринимают жалобы Лютера на здоровье в самом прямом смысле – как указание, что он страдал запорами. Однако здесь стоит снова упомянуть фрейдистские теории Эрика Эриксона – хотя бы потому, что много десятилетий немалое число ученых считали нужным воспринимать Эриксона всерьез. Вот поистине драгоценное суждение Эриксона об этом важнейшем предмете:

Можно сказать, что физическим запорам Лютера, от которых он страдал всю жизнь, соответствовали «запоры» психические и духовные – склонность задерживать и накапливать в себе чувства и впечатления. Однако эта склонность к задержке и накапливанию (которая, впрочем, скоро сменилась противоположной) была частью его адаптации; и подобно тому, как мы полагаем, что психосексуальную энергию возможно сублимировать, – так же должны принять как должное, что человек может (и должен) научиться вывести из психобиологических и психосексуальных особенностей своего организма первичную модальность своей творческой адаптивности [277] Erikson, Young Man Luther, 176. .

И возгласил весь народ Божий: «Аминь».

В комнате Лютера в Вартбурге имелась изразцовая печь, простой стол и стул, которыми он пользовался постоянно, а также один любопытный предмет, скорее всего, подарок Фридриха, пересланный через Спалатина, хотя письма с какими-либо упоминаниями о нем не сохранились. Это был исполинский позвонок кита – по всей видимости, часть китовых останков, выброшенных на сушу где-то далеко от Германии, возможно, на берегу Северного моря. В то время считалось, что китовые кости обладают целительной силой: возможно, поскольку Лютер постоянно жаловался на свои хвори, Спалатин достал где-то этот позвонок и прислал ему в подарок. Нет сомнений, что Лютера изумил и обрадовал такой редкий дар: гигантская белая кость левиафана, когда-то плававшего в глубинах отдаленного моря. Океана Лютер никогда не видел – ни в то время, ни позже, так что, несомненно, подарок этот привлек его и своей экзотичностью. Некоторые считают, что Лютер ставил на него ноги в те бесконечные часы, что проводил за работой [278] Сейчас этот китовый позвонок – единственная дошедшая до нас часть «меблировки» комнаты Лютера. Он все еще хранится там, и увидеть его может любой посетитель. .

Объем написанного Лютером в эти десять месяцев в замке на вершине горы поражает воображение. По правде сказать, больше ему там и заняться было нечем. Он не мог ни общаться с друзьями лицом к лицу, ни проповедовать и читать лекции несколько раз в неделю, как привык. Пока не заросла тонзура и не отросла борода, он не мог даже гулять за пределами замкового двора – да и после этого старался пореже выходить на улицу, чтобы праздными прогулками не привлекать к себе внимание и не вызывать подозрений, будто он чем-то отличается от прочих замковых рыцарей. В любом случае, выходить из комнаты с книгой было для него совершенно недопустимо. Этим он сразу бы себя раскрыл: печатные книги в то время были явлением новым и привычка к чтению их еще не успела распространиться среди знати. Со временем у Лютера появилась возможность ездить верхом по лесам, простиравшимся во все стороны, – однако всегда в сопровождении слуги или пары слуг, на случай каких-нибудь неприятностей. Начал он даже гулять по лесным тропам вокруг Вартбурга, собирая землянику – занятие из детства, когда он жил у родственников в деревне близ Айзенаха, – но и это всегда в сопровождении двух пажей из благородных семейств, приданных ему Берлепшем. Развлечений у Лютера было немного, а обязанностей и того меньше – и он писал, писал торопливо и яростно, и за эти десять месяцев заточения выдал на-гора больше, чем иным писателям удается за всю жизнь.

Кстати сказать, популярнейшая легенда о том, как Лютер в Вартбурге швырнул в дьявола чернильницей, – по всей видимости, еще один миф, на этот раз обязанный своим существованием ошибочному буквальному пониманию метафоры. Лютер явно имел в виду, что побеждал дьявола своими трудами, а не то, что буквально бросал чернильницу рогатому в голову. Чернильное пятно на стене комнаты, которое сейчас показывают туристам, совершенно точно оставлено не Лютером, а каким-то более поздним «автором».