Мария Пастернак - Золото Хравна

— Буски! Буски! — позвала она, и он потрусил ей навстречу, улыбаясь во весь рот и вывесив набок широкий розовый язык.

И Торлейв уснул — в комнате под самой крышей. В головах его кровати проходила каминная труба, жар ее горячо касался его лба, и сон был беспокоен. В чистой горнице, полной солнечного света, сидел Торлейв на лавке, и вошел к нему крепкий белокурый человек в залитой кровью рубашке, сел подле, сцепив руки у коленей, и сказал с волнением в голосе:

— Я — Сэмунд с Согнсьяра.

— Мир тебе, — отвечал ему Торлейв. — Отчего не лежится тебе в твоей могиле, Сэмунд?

— Есть две причины, — вздохнул Сэмунд. — Смерть моя оставалась неотмщенной; и друзья не поставили креста на моей могиле. Однако теперь я буду спать спокойнее, ибо ты сполна за меня отомстил.

— Нет, — возразил Торлейв. — Я не мстил за тебя. И не вижу я смысла в твоих словах, Сэмунд с Согнсьяра, хоть ты и дух, спустившийся с того света. Что толку в мести? Лучше я поставлю крест на твоей могиле; вот это и вправду будет во благо.

— И все же ты отомстил за меня. А я ведь помню тебя ребенком, сын Хольгера. Знал бы я в те времена, что сделаешь ты для меня!

— Я поставлю крест, — пообещал Торлейв. — И вырежу по нему узоры.

Сэмунд вновь печально ему улыбнулся и ушел, не сказав более ни слова.

Торлейв стал представлять себе узор, которым покроет будущий крест. Сплетения лент оживали в его сне — виток за витком, свиваясь точно змеи, ползли из-под лезвия его ножа. В центре вырезал он агнца, замкнув его со всех сторон кольцом четырехслойного плетения. Узор стоял перед его глазами столь ясен, что Торлейв проснулся поутру, помня каждый его виток.

В следующие дни нашлось для него в Нидаросе немало работы. Стурла попросил его надставить резьбу на носу разбитого судна, и Торлейв днями напролет просиживал в наусте. С работой он справился за неделю, но неподалеку стояли и ремонтировались другие суда. Многие корабелы, видевшие его работу, стали звать его и на свои корабли, и к тому времени, как наступило время ему и Стурле явиться на тинг, разговоры о молодом мастере ходили по всему городу.

Он работал от зари дотемна, даже в обед у него не было времени заглянуть домой, и Вильгельмина со служанкой приносили ему поесть.

Как-то она стояла внизу, а он сидел верхом на самом борту и заканчивал носовое украшение — резную драконью голову. Голова была съемной, и до этого четыре дня Торлейв делал ее внизу, но теперь требовалось примерить ее и подогнать штырь под отверстие. Золотые стружки горели в темных волосах Торлейва. Вильгельмина удивлялась, как быстро работают его руки: опилки и щепки так и летели к ее ногам.

— Этот дракон не злой! — сказала она, глядя на него снизу вверх.

— Почему он должен быть злой? — удивился Торлейв и, улыбнувшись, посмотрел на нее сверху. Невольно она залюбовалась им — его смуглым, раскрасневшимся от работы лицом, его широкой улыбкой, его длинной загорелой шеей в распахнутом вороте светлой рубахи, его сильными, тонкими в запястьях руками, так хорошо знавшими свое дело.

— Торве, я теперь совсем не вижу тебя! — пожаловалась она.

— Строить корабли — выгодная работа! За каждый из дней я мог бы купить по корове. Я заработал столько, Мина, что смогу сам оплатить нашу свадьбу, а этот дракон даст мне возможность заново отстроить дом в Пригорках. Не расстраивайся, друг мой. Я закончу дракона и не стану пока больше браться работу — до тинга осталось всего три дня.

В день тинга Вильгельмина вышла в сени проводить Торлейва, Кольбейна и отца. Тинг должен был начаться с торжественной мессы.

— Я буду молиться за вас троих, — сказала она, переводя взгляд с одного на другого.

Стурла теперь опирался не на костыль, а на крепкую дубовую палку — он заметно припадал на левую ногу. Хромота эта осталась у него навсегда. В холодные сырые осенние ночи заживший перелом всю жизнь давал о себе знать тянущей, мозжащей болью в лодыжке. В такие дни Стурла бывал мрачен, пил вино, чтобы не вспоминать дни, проведенные на Вороновом мысе, — но так и не смог их забыть.

Ради мессы и тинга Стурла облачился в длинный коричневый кафтан и подбитое куньим мехом сюрко дорогого зеленого вадмала. Плоская зеленая шапочка-таблетка с маленьким соколиным перышком забавно смотрелась на крупной его голове.

Торлейву было все равно что надевать, он никогда об этом не задумывался, но накануне Стурла заставил его пойти с Кольбейном к портному, чтобы заказать себе приличный кафтан и новые штаны: те, в которых Торлейв пришел на Воронов мыс, истерлись до дыр. Однако Торлейву не хотелось ждать, и он вместо этого ткнул пальцем в первые попавшиеся предложенные мастером готовые вещи. Теплый суконный кьёртл оказался Торлейву узок в плечах, и ему пришлось распустить на груди завязки, так что виден был ворот белой сорочки; а шоссы обтягивали его длинные худые ноги столь плотно, что это несколько раздражало Торлейва, который терпеть не мог новую, тем более тесную одежду. Поверх серого косматого табарда, доставшегося ему от Стурлы, а тому — от Скаффти, Торлейв надел свой поношенный куколь и заявил, что больше не желает слушать никаких советов относительно своей одежды.

Секретарь Стурлы был в своем сером выходном кафтане, коричневом сюрко и зеленом куколе с длинным шлыком — он всегда хранил внутри шлыка какие-нибудь мелочи: монетки, перочинный нож, несколько орехов, иногда даже перо и маленький походный рожок с чернилами.

Они вернулись вечером. Стурла был мрачен — его взбесила процедура дознания, недоверие тингманов и вопросы, которые задавал лагман. Тингу предстояло заседать еще два дня, и им велено было в течение этого времени не покидать Нидарос — но дело уже было настолько ясно, что у лагмана едва ли могли возникнуть еще какие-то вопросы.

Тингманы и бонды, присутствующие на суде, по-разному отнеслись к Торлейву. Некоторые подходили, смотрели на него с интересом. Несколько человек на тинге уверяли его, что, убив Нилуса из Гиске, он сделал благое дело; но большая часть, подобно Вальдимару, негодовала, что столь заслуженный воин пал от руки молодого крестьянина-плотника. Они подозревали Торлейва во лжи и не верили, что битва на мечах с Нилусом из Гиске была честной.

— Не мог щенок просто так, без чьей-то помощи, одолеть самого Зверолова, — говорили они. — Либо он лжет, либо это колдовство.

— Стурла, сын Сёльви, — отец его невесты! — говорили враждебно настроенные тингманы. — Он расскажет вам всё так, как ему выгодно. Надо прибегнуть к Божьему суду. Вон Брюньольв Затычка — испытанный в сражениях воин. Если плотнику удастся одолеть его в поединке — правота его будет признана.

— Слава Богу, лагман Харальд напомнил им всем, что судебные поединки осуждены святым отцом нашим Папой и окончательно запрещены недавно почившим государем Магнусом, сыном Хакона, — мрачно рассказывал Стурла за ужином. — Не то эти баламуты одержали бы верх, ибо их было большинство. Лагман напомнил им, что нынче не судят Торлейва, сына Хольгера, а разбирают преступления покойного Нилуса из Гиске. Вот так-то. И все же на душе у меня тяжко после всего, точно нам с Торлейвом пришлось выдержать настоящий бой.