Мария Пастернак - Золото Хравна

— Постойте! — крикнул я. — Вас много, и вы вооружены, а нас только трое! Драться так — не по чести.

— Убирайтесь в свой монастырь, нищие монахи, вы нам не нужны, — отвечали подмастерья. — Нам нужен этот щеголь.

Я возразил, что мы не можем уйти, потому что Гёде — наш брат.

— Предлагаю биться один на один, — сказал я.

Не уверен, что я вообще понимал, что говорю. Я хотел выиграть время и заставить их думать, потому что они вообще-то были нормальные парни, не разбойники и не убийцы. Просто очень злы на Гёде, особенно жених.

— Хорошо, — выкрикнул жених. — Этот длинный в рясе прав. Я и один разделаю поганца, на куски порублю!

— Нет! — возразил я. — Зачем же на куски? Это будет честный поединок до первой крови. Так дрались наши деды.

Подмастерья обсудили мое предложение и согласились.

— Так тому и быть, — проговорил жених.

И они с Гёде скрестили мечи.

— Страшная история, — вздохнула Вильгельмина. — Теперь я понимаю, почему ты не любишь ее вспоминать. И что было дальше?

— Кузнец оказался силен как бык, но Гёде учился искусству боя у мастеров. Кузнец сражался, точно дрова рубил. Гёде плясал вокруг него, переходил из одной стойки в другую, защищался грамотно и довольно скоро ранил кузнеца в левую руку.

— Всё! — закричали мы вместе с подмастерьями. — Битве конец!

Однако жених рассвирепел от вида собственной крови и не слушал нас. Другие подмастерья поняли, что дело плохо, попытались его остановить, но он раскидал их и вновь бросился на Гёде. К ночи подморозило, деревянный настил пирса местами обледенел. Гёде поскользнулся, кузнец ударил его в плечо. Кровь хлынула на кафтан Гёде, меч выпал из его руки и по льду подкатился прямо мне под ноги. Кузнец схватил Гёде за волосы. Я понял, что он сейчас просто снимет с Гёде голову. Надо было что-то делать. Я поднял меч Гёде и подхватил удар кузнеца, успел в последний момент. Мы обменялись несколькими ударами, потом он решил поразить меня сверху. Стурла называл такую позицию «стойка гнева» — кузнец и верно был в гневе. Только он распрямился для замаха и воздел меч над головою, как я прыгнул и ударил его обеими ногами в живот. Этому тоже учил меня Стурла, он называл это «прыжком на умбон». Так делают, чтобы сместить щит и открыть противника для удара. Но у кузнеца щита не было, и я прыгнул ему на живот.

Кузнец согнулся пополам, завалился вбок и головой вниз рухнул с пирса в ледяную кашу. Я бросился к Гёде — один из подмастерьев уже стягивал его рану своим кушаком.

Кузнец все еще барахтался в ледяной каше, он никак не мог вылезти на мостки. Вместе с двумя подмастерьями мы вытащили его за ворот ольпы. Все его бешенство прошло: холодная вода отрезвит кого угодно.

Наши участливые зрители меж тем поняли, что увеселение закончено, и разбрелись. Кто-то из подмастерьев сказал, что знает хорошего лекаря, и согласился нас проводить. Мы с ним и Эстейном несли Гёде на руках. Ему было совсем худо. Я боялся, что не донесем его живым, но обошлось. Местер Маурициус оказался умелым лекарем. Уже после я узнал, что он принимал участие во множестве военных походов, бывал даже в Святой Земле, как и брат Мойзес.

— Брат Мойзес был в Святой Земле? — удивилась Вильгельмина.

— Он много лет жил в Иорсалаланде и в самом Иорсалиме [140] Йорсалаланд — Палестина, Йорсалим — Иерусалим. , — кивнул Торлейв.

— Что же дальше было с Гёде?

— Местер Маурициус зашил и перевязал его рану. «Ему нужен покой, — сказал он. — Пусть пока останется у меня. С ним все будет в порядке, если рана не воспалится».

Наутро мы вернулись в монастырь, сразу пошли к гвардиану и рассказали ему всё как было. Он выбранил нас, сказал, что мы вели себя как неразумные дети и должны быть наказаны как неразумные дети.

— И вас правда наказали?

— Не сказать чтобы чрезмерно, — усмехнулся Торлейв. — Мы с Эстейном месяц чистили монастырские нужники, только и всего. Конечно, мы с ним провоняли насквозь и нас дразнили другие послушники, но мне было все равно.

Я знал, что Гёде выздоравливает, знал, что скоро увижу тебя, Стурлу, Агнед, наш херад. Мысль о Городище, о том, как пройду по его улицам, сорву горсть вишен, свисающих над плетнем старого Гуннара, была приятна мне. Я пробыл в монастыре до завершения срока нашего наказания — ровно месяц. За это время Гёде выздоровел, мы с ним возвращались в Хёдмарк вместе.

— А что же Эстейн?

— Эстейн остался в монастыре, я навещал его прошлым летом. Он настоящее чадо святого Франциска — радостный, неутомимый и смиренный. Мне бы никогда не стать таким. Думаю, ему пошло на пользу все, что тогда с нами приключилось. Это укрепило его дух.

— А кузнец и его подмастерья? А Хилле?

Торлейв покачал головой.

— Кузнец, отец Хилле, предлагал Гёде оплатить лечение. Но Гёде это не нужно было, он и сам не беден. А вот чувства Гёде к этой девушке, похоже, остыли. Полагаю, так было лучше и для него, и для нее.

— Боже мой, Торве, как же ты рассудителен! — воскликнула Вильгельмина.

— Да, когда речь идет не обо мне, — усмехнулся Торлейв.

— Мы пришли, — сказал Торлейв. — Смотри. Вот Оконечность Воронова мыса тонула далеко-далеко в пелене тумана. На высоком берегу по ту сторону залива росли темные ели. Сумерки сгущались над их макушками.

Солнце уже опустилось в воды фьорда, золотая дорожка бежала от него по темной воде до самого берега. Синие облака сливались с дальними шхерами, так что почти не отличить было, где кончаются облака, где начинается море. Чайки кричали над водою, и крепкий свежий ветер нес запах соли и водорослей.

— Где-то там — Стурла! — прошептала Вильгельмина.

Они пошли вдоль берега, куда уводила их легкая санная дорога. Пора было думать о ночлеге.

— Торве, — вдруг сказала Вильгельмина. — У меня тревожно на сердце!

— Что ж, это понятно. Может статься, уже завтра мы встретимся со Стурлой и с теми, кто держит его в плену.

— Нет, не поэтому. В воздухе что-то… я не могу объяснить. Послушай!

Торлейв прислушался. Было тихо, лишь чайки да бакланы еще кричали над водою. Где-то позади вдруг затрещала сорока, ей ответила другая. Испуганная желна снялась с ветвей и полетела через вечереющий лес.

— Возможно, ты права, — сказал Торлейв. — Поспешим.

Вскоре стало понятно, что позади катит санная упряжка. Слышен был треск льда под тяжелыми полозьями, стук копыт, тихое позвякивание сбруи. Колокольцы не звенели — видимо, язычки их были подвязаны. Это насторожило Торлейва еще больше.