Франческо Габриэли - Крестовые походы. Взгляд с Востока. Арабские историки о противостоянии христианства и ислама в Средние века

Султан испытывал нежную привязанность к своим маленьким детям, и все же он по своей воле покинул их и довольствовался тяжкой, трудной жизнью, хотя в его власти было поступить иначе. В ведении священной войны он полагался на Аллаха. Великий Господь! Он пожертвовал всем, чтобы угодить Тебе! Соблаговоли же даровать ему Твою милость и Твое милосердие!

Господь говорит: «…и те кто являют снисходительность к людям. Воистину, любит Аллах тех, кто творит деяния добрые! (Коран III, 128). Наш султан был крайне снисходителен к тем, кто совершал ошибки, и очень редкими были случаи, когда он давал волю своему гневу. Я был на дежурстве при нем в Марж-Уйуне, незадолго до того, как франки напали на Акру, – Аллах да позволит нам освободить ее! У него был обычай ежедневно ездить верхом в час, отведенный для верховой езды; затем, по возвращении, он обедал в обществе всей своей свиты. А после уходил в специально поставленный шатер, чтобы немного вздремнуть. После дневного сна он творил молитвы и на некоторое время уединялся со мной. В это время он читал некоторые фрагменты из сборника хадисов или труды по праву. С моей помощью он даже прочел труд ар-Рази, в котором этот ученый коротко излагает четыре раздела, составляющие науку юриспруденцию. Однажды, вернувшись в обычный час, он сидел во главе стола за трапезой, приготовленной по его приказу, и собирался уже уйти, когда ему сообщили, что приближается час молитвы. Он вернулся на свое место, сказав: «Мы совершим молитву, а потом ляжем». Затем он вступил в разговор, хотя выглядел очень утомленным. Он уже отпустил всех, кто был не на дежурстве. Вскоре после этого в шатер вошел один старый мамлюк, которого он высоко ценил, и передал ему петицию от имени тех добровольцев, которые сражались за веру. Султан ответил: «Я устал, отдай мне ее позднее». Вместо того чтобы подчиниться, мамлюк развернул петицию, чтобы султан ознакомился с ней, поднеся ее так близко, что лицо султана почти касалось документа. Его повелитель, увидев имя, значившееся в начале петиции, заметил, что такой человек достоин того, чтобы его благосклонно выслушали. Мамлюк сказал: «Тогда пусть мой повелитель начертает на петиции свое одобрение». Султан ответил: «Здесь нет чернильного прибора». Эмир сидел у самого входа в шатер, который был довольно большим. Поэтому никто не мог войти внутрь, но мы увидели чернильный прибор внутри шатра. «Он здесь, в шатре», – ответил мамлюк, словно предлагая своему повелителю самолично взять этот прибор. Султан обернулся и, увидев искомый предмет, воскликнул: «Именем Аллаха! Он прав». Затем, опершись на левую руку, он вытянул правую, дотянулся до чернильного прибора и поставил его перед собой. Пока он ставил благоприятную резолюцию на документ, я заметил ему: «Аллах сказал Своему Святому Пророку… поистине, человек ты нрава великого (Коран, LVIII,4), и я не могу удержаться от мысли, что мой покровитель обладает таким же нравом, что и Пророк». Он ответил: «Дело того не стоит; я удовлетворил ходатайство, и это – достойная награда». Если бы подобное произошло с кем-либо из лучших простых людей, они рассердились бы. Где найти другого человека, который с такой мягкостью отвечал бы своему подчиненному? В этом, конечно же, ярчайшим образом проявились доброта и снисходительность, и Аллах не губит награды добродеющих (Коран, IX,121).

Иногда случалось, что на подушку, на которой он восседал, наступали ногами, таково было количество тех, кто обращался к нему с челобитными; однако его это нисколько не беспокоило. Однажды, когда я был на дежурстве, мул, на котором я ехал, шарахнулся, испугавшись каких-то верблюдов, и из-за него я со всей силы налетел на султана так, что ушиб ему бедро; однако он лишь улыбнулся – Аллах да смилостивится над ним! В другой раз – день был дождливый и ветреный – я на моем муле ехал в Иерусалим перед ним, и дорога была такой раскисшей, что от копыт моего мула грязь разлеталась во все стороны и даже испачкала одежды султана. Однако он только посмеялся и, заметив, что я хочу встать за ним, не позволил мне сделать этого.

Люди, которые обращались к нему за помощью или жаловались ему на несправедливость, порой обращались к нему самым неподобающим образом, однако он всегда выслушивал их с улыбкой и был внимателен к их просьбам.

Вот пример, подобного которому трудно будет отыскать в книгах: брат короля франков двигался на Яффу, ибо наши войска ушли оттуда, где находились противники, и вернулись в Натрун. От того места до Яффы войско доходит за два или три обычных дневных перехода. Султан приказал, чтобы его войско шло в сторону Кесарии, надеясь, что по дороге оно перехватит подкрепление, шедшее на подмогу франкам, чтобы изменить положение в свою пользу. Франки в Яффе заметили этот маневр, и король Англии (Ричард Львиное Сердце), у которого было большое войско, посадил большую его часть на корабли и отправил в Кесарию, опасаясь, как бы с подкреплением не случилось ничего дурного. Сам он остался в Яффе, зная, что султан со своей армией отступил. Когда султан достиг окрестностей Кесарии, он обнаружил, что подкрепление уже там и находится под защитой городских стен, так что он ничего не мог поделать. Поэтому в тот же вечер, когда начали сгущаться сумерки, он возобновил марш, шел всю ночь и к рассвету неожиданно появился у Яффы. Король Англии стоял лагерем вне города, и при нем было всего лишь семнадцать рыцарей и около трехсот пеших воинов. При первой тревоге этот проклятый вскочил на коня, ибо он был смелым и бесстрашным, а также разбирался в военном искусстве. Вместо того чтобы отступить под защиту городских стен, он остался на своей позиции лицом к лицу с мусульманским войском, окружившим его со всех сторон, кроме как со стороны моря. Войско выстроилось в боевом порядке, и султан, стремясь как можно лучше использовать представившуюся ему возможность, отдал приказ идти в атаку; однако в этот момент один из курдов обратился к нему с величайшей неучтивостью, разгневанный малостью доли возможных военных трофеев. Султан подобрал поводья и отъехал прочь, словно человек, охваченный гневом, ибо он совершенно ясно понимал, что сегодня у его войска ничего хорошего не получится. Оставив их там, он приказал свернуть разложенный для него шатер, и его воины были отведены со своих позиций. Они были уверены, что в тот день султан очень рассержен. Его сын Малик аз-Захир сказал мне, что на этот раз он был настолько испуган, что не посмел попасться отцу на глаза, хотя он и собирался пойти в атаку на врага и рвался в бой до тех пор, пока не получил приказ отойти. Султан, сказал он, продолжал отступление и не останавливался до тех пор, пока не добрался до Язура, проведя почти весь день в пути. Там для него был поставлен маленький шатер, в котором он отдохнул. Войска также разбили лагерь в тех местах, где они останавливались ранее, и устроились на привал под легкими тентами, как обычно бывало в подобных случаях. Не было такого эмира, который не дрожал бы за свою судьбу, ожидая понести суровое наказание или получить разнос от султана. Малик аз-Захир добавил: «У меня не хватило мужества, чтобы войти к нему в шатер до тех пор, пока он не позвал меня. Когда я вошел, я увидел, что он только что получил фрукты, присланные ему из Дамаска. «Пошли за эмирами, – сказал он, – пусть придут и полакомятся». От этих слов моя тревога улеглась, и я пошел за эмирами. Они входили, трепеща, но он принял их с улыбкой и так милостиво, что они успокоились и почувствовали себя непринужденно. А когда они уходили от него, они были готовы идти дальше так, словно ничего не случилось». Какая истинная мягкость сердца! В наши дни подобную не встретишь, да и истории царей прошлого не дают нам ни единого подобного примера.