Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– Горе-то, горе! – кричал он над телами, выложенными в ряд во дворе. – Сынки! Сынки мои! Да какой же злодей вас жизни лишил, да кто же обездолил меня, старого, в земле чужой!

Через открытую дверь его крики были слышны и в гриднице.

– Приведите сюда, – морщась, велел Етон.

– Это вы! – едва войдя, Красила дрожащей рукой указал на Мистину; лицо древлянского посланца было искажено горем и потрясением, зубы стучали, щеки тряслись. – Княже! Что это делается! Да люди они или волки? Доколе же их земля-матушка носить будет? Доколе Перун, Сварог, боги наши и чуры терпеть будут гибель детей своих? Ах ты, зверь лютый…

Не помня себя, он было бросился к Мистине; двое телохранителей перехватили его и оттеснили. Мистина не двигался, сверху вниз глядя на обезумевшего древлянина.

– Наших мужей нарочитых они сгубили в одну ночь пятьдесят человек! Малин вразор разорили! – кричал Красила из-за плеч Ольвида и Чернявы. – А теперь и здесь! Набросились… звери ненасытные! Что тебе корысти в смерти детей моих! Крови ждешь, волк! Не упился еще! Вупырь ты, а не человек!

– Так ты что же – киян обвиняешь? – спросил Етон.

– А кого же? Не на них ли кровь наша?

– Твои отроки напали на моих людей, – Мистина шагнул ближе. – Впятером. На троих. Трое ждали за тыном с сулицами наготове, двое пропустили вперед и потом пытались ударить в спину. Один мой человек убит. И ты хочешь сказать, что не знал об этом?

– Ложь!

Красила и правда ничего не знал о задуманном нападении. Берест не стал посвящать его и пятерых старших его спутников, позвал с собой только Косача и молодых. Понимал, что Красила не позволит им устраивать смертоубийство в чужом городе. Но в жажде хоть как-то отплатить киянам не стал думать, почему этого не следует делать и чем может затея обернуться. Недолгий опыт научил его думать только до первого броска, до первой пущенной стрелы. Каждая схватка еще казалась ему началом и концом всего.

– У вас один убитый! У меня – четверо! Может, и больше, где еще один отрок мой – не знаю. И ты брешешь, будто мы напали?

– Ваших было пятеро! Моих трое. Да неужели мои стали бы нападать на вас?

– С чего знать, что ваших трое было? Может, десяток или больше!

– Видоки есть? – спросил Етон.

Из тех, кто толпился в гриднице и во дворе, желая знать, чем кончится ночной переполох, видоками никто не назвался.

– Один из тех людей сбежал, – напомнил Мистина. – Пусть его найдут.

– Кто это? – спросил Семирад.

– Ты сказал, кто-то из твоих исчез? – обратился Мистина к Красиле. – Как его имя?

– Берест, – угрюмо глядя на него, ответил древлянин. – Коняев сын. Из Малина.

Разбирательство отложили: завтра воеводские отроки обойдут улицы и попробуют отыскать видоков. А заодно и сбежавшего бойца. Етон убрел назад в спальный чулан, ворча, что старым его костям днем и ночью нет покоя, остальные тоже разошлись. Тела пока положили в холодную клеть и заперли, ключ оставил у себя Семирад.

Рыскун и Требимир вместе со всеми ждали в гриднице. Выходя, Мистина сделал им знак идти за ним, а во дворе притянул к себе Рыскуна и тихо сказал:

– Видишь, что творится? А это все по делу нашему. В нем уже трупов почти столько же, сколько тех горностаев. Не хочешь, чтобы стало на два больше, берите товар, баваров и валите все отсюда! Чтоб завтра вас тут уже не было, пока старик не докумекал вас попытать!

Рыскун многозначительно поджал губы: дескать, понял. Мистина кивнул и ушел в дом. Может, хоть здесь несчастье поможет и избавит его от этих двоих, очень неудобных послухов.

Собравшись в гостевом доме, кияне стали наконец укладываться спать. Почти не говорили: очевидное все понимали и так, а неведомого разговор между собой не мог им открыть. Сигдан, пристроившись возле масляного светильника, латал дыру на груди свиты, в том месте, на какое пришелся бросок ножа. Благо кольчуга не пустила клинок глубже, и дыра вышла небольшая.

– Если тот черт из Малина… – Сидя на лежанке, уже без кафтана, Мистина взглянул на брата, – то хоть что-то становится понятно.

Лют повел голым плечом. Он стоял без сорочки, а Доброш осматривал, нет ли на нем не замеченных в пылу сражения ран.

– Да говорю же – нет на мне ничего, – с обидой сказал брату Лют. – Я что, дитя тебе, не понимаю?

– Я когда у Ираклии с поля вышел, на мне четыре раны было, – Мистина показал пальцем на верхнюю часть груди, – а я их не чувствовал. Хотя у меня битва была совсем не первая. Только потом мне кто-то сказал: погляди, ты стоишь в луже крови…

– Тормар сказал, – напомнил Снарь.

– Было, – кивнул Ратияр.

– Ты и Ждан меня тогда из-под коня вытащили, да? – Мистина глянул на Альва, и тот кивнул.

– Так у вас там катафракты были, да пехота… а у меня пятеро раззяв каких-то. Так быстро все случилось, они ко мне и не подошли. А так да – у малинских есть причина мне мстить, – Лют слегка улыбнулся правой стороной рта.

– Да и не у них одних… – Мистина вспомнил полсотни тел на Ингваровой могиле.

– Зато теперь я знаю, как назову свой меч.

– И как? Древоруб? – пошутил Мистина. – Убийца древлян то есть?

– Нет. Я назову его… Телохранитель. В память о Сварте. Он первым принял удар. А мой меч – вслед за ним. И не подвел. Я в первый раз вышел с ним из дома, и он спас мне жизнь.

– Да уж! – хмыкнул Альв. – Твой меч сегодня утратил девственность, хотя даже имени еще не получил. Бойкий парень!

– Ну давай нарекать, раз придумал, – Мистина встал. – Верба, тащи корчагу.

– Баварскую?

– Ее.

Ободренные успехом сделки, Хадрат и Ландо на прощание подарили Мистине три корчаги вина. Оружничий принес одну; Мистина вынул свое Вороново Крыло и ловким движением срубил засмоленное горлышко – будто ножом срезал.

Его десятские и те оружники, что имели мечи, встали в круг между лежанок. Такой обряд обычно проводят в освященном месте, но ждать до утра и идти в здешнее святилище не хотелось: как знать, не найдется ли для нового оружия работа уже завтра? В середине круга встал Лют с обнаженным мечом в руках. Верба налил вина в большой дружинный рог и подал Мистине.

– Я призываю богов в свидетели того, как вручаю меч моему родичу Люту и как он дает мечу имя, – начал Мистина, с которого начинался круг. – Да будет клинок его гибок, как змея, несокрушим, как камень, остер, как взор Одина. Да пребудет с ним удача, да пройдут они вместе весь свой земной путь и вместе уйдут к богам, когда настанет их срок.

Он отпил и передал Альву. Рог обошел круг из восьми человек, в конце Сигдан передал его Люту.

– Я принимаю меч, что вручил мне мой…

– Родич! – негромко, но значительно подсказал Мистина.

– Родич мой Мстислав, – послушно повторил Лют, веря, что здесь какая-то особенность, которую тот лучше знает. – И я клянусь, пока кровь моя не остынет в жилах, я не опозорю трусостью и изменой моего меча и моего рода. А иначе – пусть не послужит защитой мой щит и пусть поразит меня мое же оружие! Да буду я расколот, как золото!