Виталий Гладкий - Митридат

Когда к нему ввалился Пилумн, ростовщик едва не упал в обморок: с перепугу ему почудился царский палач.

— Иди спать, мухомор, — смеясь, Пилумн дал пинка под зад старичку-сторожу, путающемуся под ногами. — Я тебя отпускаю. Здорово, Макробий!

— Т-ты… З-зачем?.. — заикаясь, проблеял ростовщик, понемногу приходя в себя.

— О, вино! — отставной легионер заметил на столе почти полный кратер, схватил его и жадно прильнул к краю. — Уф-ф… — сказал он, когда сосуд показал дно. — Живут же люди… Эй! Ты ещё здесь? — Пилумн обернулся к старичку — из-за приоткрытой двери тот знаками пытался что-то объяснить своему хозяину. — На! — ткнул ему в руки пустой кратер. — Наполни под завязку. Самым лучшим вином. И смотри, без обману! Иди, иди, это приказ хозяина. Видишь, он кивает.

— Как посмел! — наконец прорвало Макробия. — Грубая, неотёсанная скотина!

— А вот это ты зря… — добродушно заметил Пилумн; к нему после дармовой выпивки вернулось хорошее настроение. — Я к тебе гостя привёл.

— Поди вон… — уже сдержанней проговорил Макробий, только теперь заметив за широченной спиной Пилумна худощавую фигуру незнакомца.

— Почему ты хотел моей смерти, Макробий? — спросил Тарулас, отстраняя Пилумна.

— Ты… ты кто? — побледневший ростовщик встал.

— Это тот человек, за жизнь которого ты мне сегодня пообещал два золотых ауреуса. Всего-то! — негодующий Пилумн выругался.

— Меня предали… — прошептал чуть слышно Макробий и рухнул на скамью, как подкошенный.

— Макробий, ты не ответил на мой вопрос, — в глазах Таруласа сверкнул опасный огонёк.

— Говори, горбатая образина, когда тебя спрашивают! — рявкнул Пилумн. — Слушай, брат, — обратился он к Таруласу, — что ты с ним церемонишься? Дай я ему для начала врежу как следует. Чтобы у него в голове прояснилось, — отставной легионер сжал кулаки.

— Погоди, — остановил его гопломах, склоняясь над помертвевшим ростовщиком. — Макробий, мне нужно знать, по чьей воле ты задумал это чёрное дело? И берегись — если солжёшь, я не дам ломаной лепты за твою жизнь.

— Уж я об этом позабочусь, будь спокоен, — снова встрял Пилумн. — Придушу, как клопа.

— Я… я всё скажу… — отчаявшийся ростовщик сполз со скамьи на пол, пытаясь встать на колени. — Только пощадите. Это всё Авл Порций, будь он проклят. Пригрозил… и я испугался…

— Ха! — не сдержался Пилумн. — Пригрозил, испугался… — передразнил он косноязычную речь Макробия. — Лисий хвост, змеиное жало! — выругался. — Не верь ему, брат. Лжёт, лукавый сатир, даю голову на отсечение. Позволь, я ему пятки поджарю, — протянул руку к светильнику.

— Нет, нет! — в ужасе замахал руками ростовщик. — Останови его! — он вцепился в плащ Таруласа. — Я говорю правду! А чтобы ты мне поверил, расскажу всё, что мне известно, о замысле страшном. Авл Порций, всё Авл Порций…

Неожиданно Пилумн неслышным кошачьим шагом подскочил к двери, рывком отворил её и втащил в комнату здоровенного парня. Это был уже знакомый нам слуга ростовщика, толстощёкий, крепко сбитый малый с блудливыми глазками.

— Не суй свои ослиные уши в каждую щель, — назидательно сказал Пилумн и отвесил ему такую затрещину, что парень кубарем покатился по полу.

Отставной легионер принял горделивую позу с намерением произнести нравоучительную речь, но слуга оказался на удивление быстрым и строптивым — мигом вскочил на ноги, выхватил нож и бросился на Пилумна. Нимало не смутившись, Пилумн точным движением перехватил руку с клинком и с ленцой ударил парня кулаком по лбу, будто быка обухом на бойне — сверху вниз. Даже не вскрикнув, слуга свалился у ног отставного легионера.

— Вот что бывает с глупцами, — назидательно обратился Пилумн к Макробию. — Те два ауреуса, что ты мне должен, можешь потратить на похороны этого осла, — он показал на тело слуги. — И поторопись, Макробий, не зли меня. Говори.

— Да, да… конечно… — ростовщика трясло, как в лихорадке. — Всё Авл Порций, это всё он…

«Только бы успеть, лишь бы не опоздать…» — единственная мысль билась в голове Таруласа. Он бежал по улицам ночной Синопы, не выбирая дороги. Гопломах торопился во дворец. То, что рассказал Макробий, казалось невероятным, но не верить ростовщику он не мог — в смертном страхе за свою жизнь ростовщик выболтал все подробности заговора. А подобное вымыслить трудно, да и небезопасно даже такому хитрецу и пройдохе, как Макробий.

Пилумн давно отстал — бегал он неважно. Впрочем, нельзя сказать, что отставной легионер торопился: возле дворца можно было нечаянно встретить тех, у кого Пилумн позаимствовал без их согласия кошельки, чтобы оплатить Сабазию за вино и любимый им бараний окорок, нашпигованный чесноком.

Дворец был окружён огненным кольцом факелов. Гоплиты стояли стеной, суровые и молчаливые: страшная весть о покушении на Митридата Эвергета, любимого ими за простоту в общении и храбрость в боях, уже выметнулась из царских покоев словно лесной пожар в летнюю сушь. Толпы синопцев кружили водоворотами, стекая ко дворцу ручейками из улиц и переулков, — они невесть как узнали о случившемся несчастье.

Обессилевший гопломах при виде столпотворения у стен дворца застонал в отчаянии — поздно… Поздно! Понурив голову, он медленно, с трудом переставляя ноги, побрёл прочь, в темноту, подальше от тревожно мерцающих огней.

Когда в одном из проулков на Таруласа упала прочная сеть, и чьи-то грубые руки завалили его наземь, сопротивляться он уже не мог — его вдруг охватила смертельная усталость и безразличие. Только инстинкт самосохранения заставил гопломаха встать на четвереньки, чтобы стряхнуть с плеч потные тела напавших. Но подняться на ноги и разрубить сеть он не успел — тысячи зарниц полыхнули перед глазами, склубились в огненный шар, сжигающий мозг, и ввергли его в грохочущую бездну…

«Клеон, сын шакала и змеи! Негодяй, каких свет не видывал! И этот трусливый прелюбодей возомнил себя великим полководцем? Ха-ха! Стратег Понтийского государства Клеон, сын Хариксена. Видят боги, смешнее не придумаешь…» — так размышлял таксиарх [111] Таксиарх — помощник стратега. Диофант, сын гиппарха Асклепиодора, молодой, но уже заслуженный воин. Он возвращался с унизительного приёма во дворце, где ему пришлось отдавать воинские почести новоиспечённому стратегу.

После похорон Митридата V Эвергета на трон села царица Лаодика. В завещании, которое верховный жрец богини Ма Даипп обнародовал на городской агоре при большом стечении синопцев, царь назначил своим наследником сына Митридата. Но по законоуложениям Фарнака I Понтийского править государством мог только тот, кому исполнилось восемнадцать лет. Поэтому, до совершеннолетия Митридата его должна была опекать мать Лаодика, на это время увенчавшая свою голову царской китарой.