Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

Ричард Бёрбедж, уставший или скучающий, взял стул от большого стола, поставил его на воображаемую сцену и сел. Настоящая сцена строилась на другом конце зала, всё пространство полнилось воем пил и стуком молотков. Алан Раст заглянул через плечо Исаии Хамбла, чтобы прочитать реплики, и тот внезапно чихнул.

— Ох, ради бога, Исайя! — Раст отскочил от него.

— Прости, — сказал Исайя и снова чихнул.

Раст схватил страницы и отодвинулся от Исайи.

— Кит? — позвал он, начни с «Так вот что! Ты — обманщица, ты — язва, воровка!»

— Прости, — сказал Исайя.

Он выглядел больным, но кто не ощущает себя больным в такую ужасную, холодную и сырую погоду?

Мой брат подошёл к камину.

— Завтра мы репетируем Титанию и Оберона, — сказал он, — и мастеровых в пятницу. Ты знаешь свою роль?

— Целиком.

— Тебе нет нужды сейчас оставаться, — многозначительно сказал он. — Приходи в пятницу.

— Я подожду, пока закончится дождь.

— Он и не думает заканчиваться. Он никогда не закончится. Небо чёрное, как задница сатаны.

Он повернулся понаблюдать, как Кит кричит и бегает по сцене.

— Быстрей! — кричал Алан Раст. — Беги, как будто ты хочешь её убить. Повтори ещё раз.

— Ты и на Рождество ставишь здесь пьесу? — спросил я брата. Скорее, мне хотелось спросить его, правда ли, что он и Фрэнсис Лэнгли были пайщиками борделя, но я знал, что этот вопрос только вызовет насмешку и я не получу ответа.

— В Двенадцатую ночь? — переспросил он и скривился, как будто мысль была неприятной, но затем смягчился и ответил: — Да, по желанию его милости.

— Какую? — спросил я слишком нетерпеливо, так что он нахмурился.

Конечно, я надеялся, что получу в пьесе хоть какую-нибудь роль и вернусь в Блэкфрайерс и к Сильвии.

— Я подумывал о «Бесплодных усилиях любви», — ответил мой брат, — но это вряд ли тактично.

— Тактично?

Исайя Хамбл закашлялся и никак не мог остановиться. Раст повернулся и хмуро посмотрел на него.

— Прости, — выдавил Исайя.

— Избави нас боже от чумы, — тихо произнёс мой брат.

— Сейчас ведь зима, — заметил я, — чума не свирепствует зимой.

— Она приходит, когда захочет, — грубо сказал брат. — А ставить «Бесплодные усилия любви» будет нетактично, потому что в конце пьесы принцесса откладывает брак на год, и не думаю, что леди Кэри воспримет это как хорошую примету перед свадьбой своей дочери. К тому же рождественские пьесы должны быть короткими. Большая часть публики пьяна, спит или и то и другое, поэтому мы должны представить что-то лёгкое и недлинное.

— «Плодотворные усилия любви»? — предложил я.

— Мы ставили пьесу для его милости два года назад, — ответил он, глядя в огонь хмурым взглядом. — Может, «Прекрасную Эм»? Мы её здесь не играли.

— Я думал, тебе она не нравится.

— Она написана топорно, — усмехнулся он, — но зато короткая, и, кажется, нравится публике, а его милость её не видел.

Я тоже не видел «Прекрасную Эм, или дочь мельника».

— Там есть роль для меня? — спросил я в надежде, что у меня будет причина прийти в особняк на рождественское празднество.

— Нет, — ответил он без колебаний.

Исайя чихал, кашлял и стонал. Он нашёл носовой платок и уткнулся в него, потом опять чихнул.

— Ради бога, — проворчал Раст на Исайю, — уйми свой кашель. Иди домой. Поправляйся.

— Или умри! — добавил Уилл Кемп.

— Простите!

Бедняга встал, пробежал мимо плотников и выскочил за дверь.

— Если хочешь остаться, — уныло сказал мне брат, — будешь суфлёром, пока Исайя не вернётся.

— Ты мне заплатишь?

— Ради бога, — раздражённо ответил он, — мы тебе заплатим. Садись.

У меня была работа. В Блэкфрайерсе! Я сел на место Исайи, взял страницы у Алана Раста и постарался скрыть свою радость.

Воров вешают. В любом значимом городе имелась виселица, а в Лондоне несколько, хотя я видел единственную казнь через повешение в Смитфилде. Смертный приговор осуждённым с завязанными за спиной руками приводили в исполнение на телеге. Вокруг шеи ворам затягивали верёвки, а телегу тащили, так что они падали на фут или около того, дёргались и начинали танцевать в воздухе. Если у них были друзья, а констебли и палач стояли сзади, они могли умереть быстро, если эти друзья дёргали их вниз за лодыжки, но это никогда не встречало одобрения толпы, которая любила смотреть на судороги, танцующие в воздухе ноги и мочу, стекающую по босым ступням. Ноги у них почти всегда были босыми, пусть это и были воры, но всегда бедные.

— Богатые воры, — не единожды говорил мне брат, — не заканчивают жизнь на виселице. Они живут в Грейс-Инн или Мидл-Темпл [8] Куранта — французский танец, следы которого восходят к середине XVI века. Тактовый размер в основном 3/4. и носят чёрное.

Сэр Годфри любил брать нас на cмитфилдские повешения. Когда я был упрямым учеником в приходе святого Бенета, и мы шли гуськом, человек пятнадцать, все в сером, а сэр Годфри, в рясе священника, требовал освободить нам дорогу. Двигаться было легче благодаря Лютику, который распугивал толпу рыком.

— Вот какова судьба преступников — вещал сэр Годфри, когда мы пробирались вперед. — Расплата за грехи!

Когда мочевой пузырь повешенного начинал опустошаться, он толкал нас вперёд.

— Ползи под ним, мальчик, ползи! Это ещё одно крещение!

Как и остальные, он верил, что крещение мочой умершего убережёт нас от похожей судьбы.

Если платой за грех была смерть через повешение, сэр Годфри без лишних терзаний удерживал нас от греха. Для проверки нашего умения изображать девичью походку он посылал нас фланировать по Чипсайду или другой оживлённой улице, соблазняя мужчин. Если дело происходило в Чипсайде, мы исчезали в тёмном даже в самый яркий летний день переулке Купера. Над переулком нависали дома, а потом он резко поворачивал прямо в грязный, зловонно пахнущий двор, где поджидали Лютик и Джордж Хэрроуби, младший учитель. По взмаху маленькой ладони мужчина следовал за соблазнительной улыбкой и оказывался в крепких объятьях Лютика.

— Чего тебе надо от моей сестрёнки? — ревел Лютик.

Мужчина пытался возмущаться, но когда тебя припирают к стене и сжимают горло пальцами-сосисками, возмущаться бесполезно. Некоторые нащупывали нож или даже шпагу, но Джордж Хэрроуби держал наготове кинжал.

— Тебе нравится вкус стали? — спрашивал он с крысиной усмешкой и прижимал острие кинжала к рёбрам жертвы.

Платили всегда.

— Ты хороший парень, — говорил нам Лютик.

Иногда тайком от Хэрроуби он совал нам монетку.

— Спрячь её, парень.

Констебли знали, чем мы занимаемся, но сэр Годфри щедро платил им, и они не обращали на нас внимания.