Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Её написал один житель Девоншира, — сказал отец Лоуренс, — некто по имени Джон Норсбрук. Однажды я с ним встречался. Очень энергичный проповедник. — Отец Лоуренс перелистнул страницы и нахмурился, словно что-то вспомнил. — Неприятный человек, крайне неприятный, но любил собак. Трудно не любить человека, который любит собак, верно? — Он усмехнулся, а затем нашёл нужную страницу. — Книга представляет собой диалог между юностью и старостью, — объяснил он. — Вот, Юность задаёт вопрос: «Вы выступаете также против тех мест, которые созданы и построены для пьес и интермедий, таких как «Театр» и «Занавес»?»

— «Театр!» — сказал я. — Он упомянул нас?

— Конечно, и вот что сказала про вас Старость: «Да, поскольку я убеждена, что для дьявола-искусителя эти места — самая подходящая школа и скорейший путь научить грязным страстям нечестивого распутства, и поэтому эти места с актёрами необходимо запретить, распустить и уничтожить».

Я засмеялся.

— И даже больше, — сказал отец Лоуренс. — «В их пьесах вы узнаете обо всех мерзостях. Вы узнаете, как обманывать, как играть блудниц, как добиться любви, как восхищаться, как предавать, льстить, лгать, ругаться, отрекаться, как очаровать блудниц, как убивать, как отравлять, как ослушаться и восстать против знати, как расточительно обращаться с богатством, испытывать вожделение, праздно жить, богохульствовать, петь непристойности о любви, говорить скабрезности, быть гордецом, как насмехаться, издеваться и высмеивать!» — Он снова засмеялся, явно наслаждаясь, и перевернул ещё две-три страницы. — Ох, а здесь Старость говорит о тебе!

— Обо мне?

— Конечно! Она осуждает тебя за то, что восстаешь «против природы»! — Он насмешливо посмотрел на меня. — Мужчины наряжаются, говорит она, «в женскую одежду, с лебедиными перьями на голове, в шелка и золотые ткани!». Ты носишь на голове лебединые перья, Ричард?

— Однажды носил гусиные.

— Какой ты плохой мальчик, — сказал он, бросая книгу обратно в корзину. — И персиванты, и члены городского совета — пуритане! Мы можем насмехаться над ними, но в их руках власть. Их число увеличивается. — Он закрыл глаза с расстроенным видом. — Церковь коррумпирована. Бог знает, что она коррумпирована, но всё же мы кормили голодных, одевали голых и заботились о больных. Мы делали добрые дела, молились о заблудших душах и давали утешение. Но теперь пуритане нас оскорбляют, называют дьявольскими созданиями и ненавидят. Они ненавидят даже себе подобных, других протестантов. И они закроют ваши театры, Ричард, лишат церкви той маленькой красоты и сделают мир серым.

— Пока нет, отче, — сказал я, — и пока они этого не сделали, я должен найти пьесы.

Он грустно посмотрел на меня.

— Надеюсь, ты найдёшь, — сказал он, — и думаю, ты правильно понял, куда их отнёс бедняга Саймон.

Я уже рассказал ему о своих подозрениях, и очевидно, он обдумал мои слова. — Понятно, что мальчик побежал к сэру Годфри. Церковь Святого Бенета совсем рядом. Но с тех пор прошли почти сутки, Ричард. Думаешь, пьесы ещё там?

— Нет, — ответил я.

— Тогда что ты сможешь сделать?

— Пойду туда, где их прячет сэр Годфри, — сказал я. — В то место, о котором все даже подумать боятся.

— А ты не побоишься?

— Мне придётся.

— И завтра ты пойдёшь туда?

— Пойду, отче.

Он закрыл глаза.

— Ради бога, Ричард, будь осторожней. Прошу, будь осторожней.

Потому что завтра я встречусь с Вашингтоном.

На следующее утро я сначала поехал в «Театр». Снег прекратился, и мир на рассвете предстал чудом белизны, ярким и сияющим, в ожидании, пока его запачкает греховное человечество. Плотник уже был в театре, судя по глубоким следам на свежем снегу. Он ремонтировал дверь артистической и неохотно посторонился, впуская меня. Внутри я обнаружил Иеремию, закутанного в самые толстые плащи труппы. Он сидел с огромным германским пистолетом на коленях.

— Это ты, — мрачно поздоровался он.

— Это я.

— Сегодня репетиции здесь?

— Нет, в Блэкфрайерсе. Я просто пришёл забрать кое-что. И я сказал пайщикам, что ты не мог остановить перси.

Он нахмурился.

— Конечно, не мог, — дерзко заявил он. — Сам Господь всемогущий их бы не остановил. Они же чёртовы перси! И могут делать, что пожелают.

— Ты не мог их остановить, — вставил я, — потому что тебя здесь не было, но пайщики об этом не знают.

Он понял, что я солгал ради него и он не потеряет работу сторожа в «Театре». Благодарность была чужда Иеремии, но он прищурился и скорчил гримасу, которая, вероятно, изображала улыбку.

— Ты хороший парень, — скупо признал он.

— А в благодарность, — сказал я, — можешь одолжить мне пистолет.

— Пистолет?

— Одну из этих штук, — сказал я, кивая на оружие у него коленях.

Он опять нахмурился.

— Зачем тебе пистолет?

— Пугнуть кое-кого.

Он уже хотел возразить, но вспомнил, что я сделал ему одолжение, и кивнул.

— С конопляным семенем или пулей?

— С пулей.

— Ты должен быть осторожнее, парень. Убьёшь кого-нибудь, и тебя отправят танцевать на виселицу. Конопляное семя ничуть не хуже! Направишь в лицо мерзавцу и можешь превратить его глаза в желе.

— С пулей, — повторил я.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, парень. — Он поднялся на ноги. — Тебе нужен запасной порох? Запасные пули?

— Всего лишь одна пуля, — ответил я. Я посчитал, что мне не хватит времени для перезарядки, по правде говоря, я надеялся, что мне вообще не придётся использовать пистолет, но место, куда я шёл, было опасным, и одна пуля может спасти меня. Или сразить.

Пока Иеремия рылся наверху среди оружия, я переоделся, выбрав из висящих в артистической костюмов плотные льняные чулки, штаны и камзол. Вся одежда была из очень тёмной ткани, либо шерстяная, либо из саржевого хлопка. Рабочая одежда мастеровых для пьесы «Сон в летнюю ночь». Большинство мастеровых носили ботинки, но я выбрал высокие, крепкие сапоги из чёрной кожи. Я спрятал волосы под простой шерстяной берет, а потом позаимствовал толстый тёмный плащ с капюшоном и холщовый мешок, как у ремесленников для переноски инструментов. Моими инструментами были долото, кинжал и пистолет, заряженный Иеремией, самый маленький из его арсенала.

— Держи его вертикально, — посоветовал он. — Я зарядил его должным образом и как следует забил пыж, но лучше держать его в вертикальном положении, чтобы ничего не выпало. — Он протянул мне оружие, оказавшееся на удивление тяжёлым. — Я его проверил, — сказал он, — искрит отлично, но спуск тугой, как грудь монахини. Нужно как следует нажать.

Пистолет был с колесцовым замком. Если нажать на спусковой крючок, открывалось небольшое углубление с порохом, в это же время кремень ударялся о вращающееся зубчатое колесо, и каскад искр воспламеняли порох. Раньше я стрелял из такого пистолета, но только во время боевых сцен пьесы, причём без пули. В артистической стояли трое или четверо и в нужный момент нажимали спусковые крючки, потому что неизбежно стрелял только один или два пистолета, а иногда и ни одного, а в случае удачного выстрела приходилось затаптывать горящие пыжи, вылетающие из стволов. А в это время другие актёры били металлом по металлу и нескладно кричали.