Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Почти так и было.

— Так расскажи!

— Любопытно, да?

— Ты хранишь от меня секреты, Ричард Шекспир? — усмехнулась она.

И я рассказал. Рассказал, как драгоценные страницы с новой пьесой моего брата украли из сундука в большом зале и как Саймон Уиллоби, по-видимому, их забрал.

— А я дурак, — сказал я.

— Почему?

— Я пообещал выкрасть их обратно.

— Что-что?

— Обещал выкрасть их обратно, — я помолчал. — Только я не знаю, куда он их спрятал.

Она пристально смотрела на меня. Сильвия по-прежнему обнимала меня за талию — чтобы согреться и из-за волнения.

— Так ты не знаешь, куда идти?

Я помотал головой.

— Нет.

— Так как же ты выкрадешь их обратно?

— Они могут быть где угодно, — произнёс я.

— Где угодно?

— Они могут быть в доме графа Лечлейда, — сказал я, — где бы он ни был. Или даже в новом театре.

— Граф? Он же в Вестминстере, — сказала она.

— Ты точно знаешь?

— Я точно не знаю, — твёрдо ответила она, — но дамы говорили о нём, потому что он появился при дворе в горностае!

— Это плохо?

— Да поможет тебе Бог и его ангелы! Конечно, плохо! Только королеве дозволено носить горностая. Это закон. И он надел свои дурацкие туфли на высоких каблуках. Он коротышка, понимаешь? Её милость говорит, что он прямо как маленький петушок, но ему велели избавиться от горностая. Она сказала, вероятно он живёт неподалёку, потому что вернулся очень быстро. Туда и обратно, как чёртов хорек, сказала она.

— Петушок и хорёк?

— Не дразни меня, мистер Дудка! Конечно, маленький хорёк мог остановиться в таверне, некоторые сельские лорды так делают, но — это вестминстерская таверна, поблизости от дворца.

— Я тебя не дразню.

— Не дразнишь?

— Я тебя поцелую, — сказал я и поцеловал, и кажется, ей понравилось. — Или более вероятно, — продолжил я, — что Саймон забрал пьесы в «Лебедь».

— В «Лебедь»?

— В новый театр.

— Только если он перешёл реку по мосту, — сказала она презрительно. — Вчера вечером никто не пересекал реку на лодке. И только полные идиоты выходят на улицу в такую метель.

— Я выходил.

— Да, об этом я и сказала, — усмехнулась она, — если у него есть хоть капля здравого смысла, он ушёл недалеко. Ни в Вестминстер, ни через мост. Это слишком далеко. Он спрятал пьесы где-то рядом.

Где-то рядом. Конечно! Саймон Уиллоби не мог далеко уйти из-за погоды, а это значило, что он спрятал украденные пьесы в самом Блэкфрайерсе или где-то неподалёку. В каком-то безопасном месте.

И я знал, где скрывается маленький негодник.

Любовь способна низкое прощать

И в доблести пороки превращать.

И не глазами — сердцем выбирает:

За то её слепой изображают.

«Сон в летнюю ночь»

Акт I, сцена 1

— Расскажи мне о «Ромео и Джульетте», — попросил я брата.

Мы шли рядом. Особняк Блэкфрайерс он покинул раздражённым, я пытался шагать с ним в ногу, но он меня не слушал. Он намеренно остановился у лавки шорника, рассматривая товары.

— Стоило бы иметь лошадь, прежде чем покупать седло, — сказал я, а он притворился, что не слышит. Он поспешно двинулся по Чипсайду, но я не отставал. — Расскажи мне о «Ромео и Джульетте», — повторил я.

— Это пьеса, — язвительно сказал он, когда гнев в итоге пересилил раздражение от моего общества, — и этот мелкий ублюдок её украл.

— А теперь я выкраду её обратно.

Он усмехнулся.

— Откуда? У кого?

— У того, у кого она сейчас, — беззаботно ответил я.

— Тот, у кого она сейчас, — проворчал он, — уже её переписывает.

— На это уйдёт по меньшей мере неделя, — сказал я, — а пьесу украли только прошлой ночью. Они скопировали только одну страницу. Или две.

Некоторое время мы шли молча. Брат опустил поля шляпы, чтобы его не узнали. Народ замечал актёров, когда мы гуляли по городу, и нас часто останавливали, желая рассказать, какое удовольствие они получили от пьесы, хотя в этот морозный вечер мало кто хотел вступать в беседы. Некоторые актёры радовались признанию, другие пытались его избежать. Саймону Уиллоби, конечно же, всегда недоставало похвалы, и, как и Уилл Кемп, он щеголял по улицам, привлекая внимание. Брат же предпочитал скрываться.

— Нет толку от аплодисментов дураков, — однажды сказал он мне. — Возможно, они радуют, но не имеют смысла.

— Неужели тебе не нравится, когда тебя восхваляют? — спросил я.

— Если комплимент исходит от человека умного, то да. В противном случае это просто тявканье собаки.

Теперь он пристально смотрел вниз, не только, чтобы его не узнали, но и чтобы обходить замерзшую слякоть и экскременты, покрывающие Чипсайд. Он оценивающе поглядывал на небо, всегда угрюмое из-за лондонского тумана, которое теперь набухло тёмно-фиолетовыми облаками.

— Опять снег пойдёт, — сказал он.

— Лучше бы мы переночевали у лорда Хансдона.

— Сомневаюсь, что его милость этому обрадуется, — сердито заметил он, — а после «Прекрасной Эм» он, вероятно, сожалеет, что вообще нас пригласил. — Порыв ветра взметнул снег с крыши, кинув его на наши плащи. — Разве ты не должен покинуть город до комендантского часа? — спросил брат.

— Должен, но я хочу знать, есть ли для меня роль в «Ромео и Джульетте».

Он вздохнул, словно я ему надоел, хотя, вероятно, так и было.

— Это решат пайщики, а не я.

— Но ты же пайщик, — возразил я, — и другие к тебе прислушиваются. Так там есть для меня роль?

Он снова вздохнул.

— Ты можешь сыграть кормилицу.

— Я о мужской роли.

— Дай подумать, — сказал он, его голос сочился сарказмом. — Если бы у нас ещё была пьеса, Ричард играл бы Ромео, а Генри — Меркуцио. Есть еще отец Джульетты, но ты не подходишь для этой роли по возрасту. Однако есть ещё куча слуг. Может, один из них?

— Роль со словами, — упорствовал я.

— Возможно, Тибальт?

— А чем он занимается?

— Почти ничем. Реплик двадцать.

«Мало, — подумал я. — Как и у Питера».

Меня передёрнуло от мысли о том, что почувствовал бы Уилл Кемп, получив двадцать реплик, а то и меньше.

— Я хочу знать,— сказал я, — дашь ли ты мне хорошую роль, если мне удастся вернуть рукопись?

Он остановился возле старого каменного креста, возвышающегося над Чипсайдом. Обычно там собирались нищие, которые убегали только при виде пуританина-проповедника, требовавшего разрушить паписткий символ, но сегодня стоял такой мороз, что вокруг креста было пусто. Мой брат посмотрел на меня с обычной неприязнью.

— У меня есть слабая надежда вернуть рукописи, — сказал он,— одним из трёх способов. Я могу обратиться к Фрэнсису Лэнгли, хотя это и бесполезно, но попытаться можно. За пенни Фрэнсис и собственную мать обведёт вокруг пальца. Даже за полпенни! Я мог бы попросить лорда Хансдона использовать своё влияние, но его милость не любит беспокоиться по пустякам, и ему не понравится такая просьба. Кроме того, нет доказательств, что именно я написал эти две пьесы. Вмешаются стряпчие, а его милость питает вполне объяснимую неприязнь к законникам. А еще я могу пойти к сэру Эдмунду Тилни и на коленях умолять его отклонить рукописи, когда ему принесут их на утверждение.