Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— И он это сделает?

— Конечно, нет. А даже если бы и сделал, это не помешает играть пьесы в частных домах.

Сэр Эдмунд Тилни был распорядителем увеселений, и назначил его лорд Хансдон, лорд-камергер. Сэр Эдмунд нанимал актёров для игры перед королевой, а также отвечал за то, чтобы ни в одной пьесе не содержалось какой-либо крамолы или ереси. Каждую пьесу, независимо от того, кто и где собирался её играть — при дворе, в театре или просто труппа бродячих актёров объезжала города графства — сначала представляли сэру Эдмунду на утверждение, и ни одну пьесу нельзя было играть ни в Англии, ни в Уэльсе, пока на первой странице рукописи не красовались его подпись и печать. Я часто приносил ему рукописи пьес, и он всегда был любезен, ему нравилось посплетничать об актёрах.

— Бери яблоко, — поприветствовал он меня однажды, — это из моего сада. Как лодыжка Уилла?

— Гораздо лучше, сэр Эдмунд.

Уилл Кемп растянул лодыжку во время представления «Семи смертных грехов».

— Рисковый парень! — сказал сэр Эдмунд. — Какие коленца выкидывает, а? Знаешь, что он вытворяет? Придумывает новые реплики прямо на ходу. — Он довольно усмехнулся. — По правилам мне следовало бы посадить его в Маршалси, но он меня забавляет. Признаюсь, он меня забавляет! Так что ты принёс нам сегодня?

— Ещё кое-что забавное, сэр Эдмунд.

— Неприличное, наверное? Дай-ка посмотрю!

Сэр Эдмунд, порядочный человек, имел право запретить пьесы, если «Лебедь» представит ему на рассмотрение «Ромео и Джульетту» и «Сон в летнюю ночь», а это означало бы, что актёры графа Лечлейда не смогут играть их на публике, но мой брат был, несомненно, прав в том, что сэр Эдмунд, не говоря уже о лорде Хансдоне, не хотели попадаться в лапы к законникам. Раз в пьесах не оскорбляют королеву и не призывают к папистской ереси, то сэр Эдмунд, вероятнее всего, их подпишет.

— Есть четвёртый способ,— сказал я.

— Какой? — спросил брат. — Лесные гоблины спасут мои пьесы?

— Я выкраду их обратно.

Он презрительно усмехнулся.

— Да на гоблинов и то больше надежды, чем на тебя.

— Если мне удастся их вернуть, — сказал я, — я хочу мужскую роль в «Ромео и Джульетте». Хорошую роль.

— Если вернёшь пьесы, — язвительно сказал он, — можешь играть хоть самого Ромео. — Он невесело усмехнулся и зашагал прочь. — По-моему, тебе туда, — он указал в сторону Вуд-стрит.

— Завтра я опоздаю на репетицию, — крикнул я ему вслед.

— Не опоздаешь, если хочешь работать, — огрызнулся он, не оборачиваясь. — Завтра мы репетируем всю пьесу целиком. Ты будешь нам нужен, так что изволь прийти вовремя.

— Может, даже сильно опоздаю, — продолжил я, — потому что принесу тебе «Ромео».

Это на него подействовало. Он остановился, обернулся и посмотрел на меня. Из тёмных туч начали падать первые снежинки.

— Ты просто круглый дурак, Ричард, — беззлобно сказал он, снова развернулся и пошёл дальше.

Но он не запретил мне попробовать. Поэтому завтра я опоздаю на репетицию.

— Я знаю, почему Саймон украл пьесы, — сказал я вечером.

— Почему?

Закутанный в одеяла отец Лоуренс сидел у камина, куда я подбрасывал поленья.

— Он расстроился, что ему не дали роль Джульетты.

— Так он завидовал? Бедный мальчик. Зависть разрушает.

— И он получил золото, — добавил я.

— Он ещё и жаден?

Я слегка улыбнулся.

— Можете добавить к этому похоть, отец.

— Боже мой! Зависть, алчность и похоть! Ему необходимо отпущение грехов! И кто же вызывает его похоть?

— Я видел его с графом Лечлейдом. Они целовались.

— Такого рода похоть? Боже мой!

— Это же грех, верно, отче?

— Так нас учили, Ричард, так нас учили. — Он протянул к огню тощие руки. — Вот так огонь ты развёл! Надеюсь, мы не спалим дымоход.

Мягко падал снег. Сквозь крошечное окошко отца Лоуренса можно было различить большие хлопья. К рассвету мороз выгравирует на стекле свои узоры, и днём всё станет хрупким от холода.

— Одного я не понимаю, — сказал я.

— Чего же именно?

— Почему перси вернулись в «Театр». Они украли только рукописи пьес. Может, они тоже работают на графа?

— Это кажется маловероятным.

— Правда?

— У графа плохая репутация. Как и драгоценный Спаситель наш, он общается с мытарями и грешниками.

— А перси не грешники?

— Конечно, грешники, Ричард, конечно, но другого сорта. Все мы грешники. Никто из нас не достоин Божьей благодати, но перси — самые опасные из грешников.

Я ждал разъяснений, но он просто смотрел в огонь.

— Опасные? — осторожно напомнил я.

— Они считают, что делают доброе дело, Ричард. Когда люди творят зло, заявляя, что трудятся во славу Господа, они опасны, как никто. Не просто опасны! Они самые отвратительные грешники.

Я нахмурился, припоминая услышанные мною проповеди.

— Но если священники, простите, отче, если священники задумали убить королеву, разве это не зло?

— Папа утверждает, что нет, хотя, признаюсь, здесь мы с ним расходимся во мнениях. Поэтому согласимся, что убийство королевы — это зло, но вырывать человеку кишки за то, что он следует своей вере — это тоже зло. Я видел, как принимали смерть мученики, Ричард, видел, как они умирали. — Он перекрестился похожей на когтистую птичью лапу рукой.

— А вы видели, как жгли протестантов? — Я постарался, чтобы это звучало как вопрос, а не как обвинение.

— Бедняжки. Я молился и за них. Конечно, они заблуждались, но если бы жгли всех, кто заблуждается, костры горели бы вечно. — Он вздохнул. — Королева Мария, бедняжка, думала, что очистит Англию огнём. Ничего не вышло, как и Елизавета не сумела очистить Англию кровью. Идёт сильный снег?

Я посмотрел в окно.

— Не переставая, отче.

— Свежий снег так прекрасен, правда?

— Да, отче.

— Весь мир выглядит ярким и чистым после снегопада, — пробормотал он, — а потом греховное человечество его замарывает. — Он печально улыбнулся и вздрогнул, когда бревно в огне надломилось, извергая на пол искры, которые я стал спешно тушить. — Перси не работают на графа, — сказал старый священник, — в этом я уверен. Если на кого они и работают, то только на городские власти.

— Город их не нанимал, — сказал я.

— Нет, конечно! Но они разделяют стремления городских властей. Никаких театров. И многие перси — пуритане, а пуритане считают врагом любого не согласного с ними. У перси не осталось священников, которых они могли бы пытать, и теперь они принялись за театры, убедив себя, что сражаются с грехом. Дай-ка посмотрю. — Он наклонился, чтобы покопаться в корзине, где держал книги и памфлеты, которые ещё не украли перси. — Вот!

Он вытащил рваную книгу без обложки и показал титульный лист.

Я прочитал название вслух. «Трактат о вреде игры в кости, танцев, пьес, интермедий и других праздных развлечений».