Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Он научится уважению, — спокойно произнёс Прайс. — Мастер Уиллоби?

— Сэр? — нетерпеливо отозвался Саймон Уиллоби.

— Мистер Шекспир папист?

— Да, сэр, думаю, да, сэр!

— Ах ты, мелкий поганец... — начал я, и Рыбоед вновь ударил меня по губам.

— Почему ты так считаешь? — спросил Прайс у Уиллоби.

— Потому что перед каждым спектаклем, сэр, его брат крестится. Я часто это видел, сэр. Часто!

— А если один брат папист, — сказал мистер Прайс, глядя на меня, — значит, скорее всего, и другой тоже.

— Да, сэр, — подтвердил Саймон.

— А ты ссышь перед каждым представлением... — начал я и резко дёрнул головой, когда Рыбоеда нанес мне удар сбоку. — Лжёшь, мелкий ссыкун, — проревел я.

— Крёстное знамение, — Прайс говорил медленно, наслаждаясь каждым словом. — Твой брат не стыдится своих грязных верований, а ты живёшь в доме с известным католическим священником. Тебе недостаточно быть актёром, грязный подонок, ты к тому же еще и зловонный кусок дерьма из задницы Вавилонской блудницы! Отец Лоуренс исповедует?

Он задал этот вопрос быстро и чуть не застал меня врасплох.

— Нет! — справился я с ответом.

На поросячьей физиономии лице отразилось недоверие, но напирать он не стал.

— Подготовь всё необходимое, — обратился он к Потному, по-прежнему сидевшему на корточках у огня. Мистер Прайс встал, продемонстрировав торчащий живот, как у борова, отодвинул стул как можно дальше и обогнул Потного, чтобы обойти стол и сунуть свою морду мне в лицо. — Ты веруешь, — спросил он, выдыхая запах тухлого яблока, — в спасительную благодать нашего Господа Иисуса Христа?

Есть только один способ ответить на этот вопрос.

— Да, — сказал я.

— Да, сэр! — сказал Рыбоед.

— Готово, мистер Прайс, — произнёс Потный.

Огонь разгорелся ещё ярче, на плавающих среди нарисованных звёзд кораблях замерцали размытые тени.

Прайс не обратил на него внимания, с негодованием уставившись на меня.

— Скажи мне, — потребовал он, — чем занимаются актёры?

— В каком смысле?

— Чем занимаются актёры в притоне беззакония, который вы называете театром?

— Мы притворяемся, — сказал я.

— Значит, вы лжёте?

— Мы воплощаем в жизнь истории, — объяснил я.

Мне приходилось смотреть на него сверху вниз, потому что он был на голову ниже меня.

— Нельзя сотворить правду из вранья,— сказал он,— это как готовить заварной крем, помешивая дерьмо.

— Отлично сказано, мистер Прайс, — сказал Рыбоед, посмеиваясь, — очень точно.

Мистер Прайс его проигнорировал.

— Ты носишь женскую одежду, верно?

— Как и Саймон Уиллоби, — ответил я.

— Но священное писание это запрещает! — Мой комментарий о Саймоне Прайс будто и не заметил. Он посмотрел на меня, поморщившись от отвращения, и громко и гневно продекламировал: — «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий, делающий сие». Это Божья заповедь, Его святое слово! Слышишь, что говорит Бог? Что ты мерзость! Ты обманываешь, лжёшь, притворяешься, носишь женскую одежду! — Он и впрямь рассердился. — Отец Лоуренс выслушивает исповеди?

— Нет!

Он плюнул мне в лицо и с отвращением отвернулся.

— Расскажите нам, мастер Уиллоби.

Саймон вздрогнул.

— В новой пьесе, — прошептал он — губы у него были сплошь в синяках и кровоточили, и он не мог чётко произносить слова, — есть герой, монах Лоуренс, сэр. Он говорит об исповеди, сэр.

— Положительный герой, как ты считаешь?

— О да, сэр.

— Действие новой пьесы, — сказал я, — происходит в Италии. Там нет протестантов...

— Разве я давал тебе слово? — Прайс повернулся ко мне. — Так что помолчи. — Он снова посмотрел на Уиллоби. — А эту пьесу написал Уильям Шекспир?

— Да, сэр.

— Который крестится?

— Перед каждым представлением, сэр.

— Тогда как у тебя оказалась эта пьеса?

Саймон Уиллоби избегал моего взгляда, а его единственный открытый глаз блестел от слёз.

— Сэр Годфри, сэр, испугался, что пьеса будет еретической.

— А разве это дело распорядителя увеселений?

— Нет, если пьеса играется частным образом, сэр, — сказал Саймон.

Я подозревал, что они отрепетировали эту сцену, и Саймон, несмотря на все неудобства, играл хорошо.

— Понятно! — Прайс притворился, что удивлен. — Так значит, вы утверждаете, мастер Уиллоби, что труппа лорда-камергера — гнездо тайных папистов?

— О да, сэр! — выпалил говнюк.

— Лорд-камергер — протестант! — сказал я.

— Ты... — начал Прайс, но в кои-то веки я его прервал.

— Его мать носила фамилию Болейн! Невозможно быть большим протестантом, чем... — мне присшлось остановиться из-за удара Рыбоеда.

— Кто знает, какие грязные тайны таятся в людских сердцах? — заявил Прайс. — Говоришь, сэр Годфри боялся ереси?

— И он попросил меня добыть пьесу, сэр, — сказал Саймон и тихо добавил: — Что я с удовольствием исполнил, сэр.

— Ты сделал Божье дело, парень, — набожно сказал Прайс, — как и сэр Годфри.

Поросёнок Прайс не был актёром и плохо лгал. Он, как и я, знал, что сэр Годфри — мерзкий подонок, но сейчас мерзкий подонок был его союзником. И мне пришла в голову интересная мысль. Свинка Джордж Прайс не делает Божье дело, он трудится на благо графа Лечлейда.

— Сколько тебе платит граф? — успел спросить я, прежде чем Рыбоед снова влепил мне пощечину.

— Платит? — Прайс в ярости повернулся ко мне. — Платит? Ах ты, сатанинское отродье! Ты знаешь, чем мы занимаемся? Наша задача — уничтожать ересь, искоренять папистов и отдавать под суд тех предателей, что хотят убить нашу королеву и посадить на английский трон Вавилонскую шлюху! Когда осведомитель сообщает, что в театре процветает ересь, я не прошу плату! Даже если бы эта борьба ввергала меня в нищету, я бы боролся с этой гнусью! Это мой долг перед Богом и королевой.

Он говорил неистово, сердито, и я понял, что он не врёт. Кто-то, явно граф Лечлейд, использовал стремление Джорджа Прайса разделаться с ересью в качестве инструмента для уничтожения нашей труппы. И как охотно он принялся за эту задачу! В его лихорадочном, одурманенном религией воображении открылась возможность разворошить гнездо папистов и одновременно с этим закрыть одно из ненавистных прибежищ беззакония, театр.

— Думаешь, лорд-камергер оградит тебя от папизма? — прогремел он. — От измены? От мятежа? От ереси?

Десна кровоточила. Я сглотнул кровь.

— А если ваш осведомитель солгал? — спросил я.

Прайс поднял руку, останавливая удар Рыбоеда.

— Если он солгал, я раскрою его обман. То есть, скорее ты.

— Я?

— Ты же вор. Разве не так?

— Ничего подобного, — возмутился я. — Я просто взял то, что принадлежало нам.

— Ты увиливаешь! — резко ответил Прайс. — Ты вор! Расскажите нам, мастер Уиллоби.