Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Февральское чудо! — произнесла она и поцеловала меня в щёку. — Возьми овсяную лепёшку, милый. Возьми две.

— Как отец Лоуренс? — спросил я.

— Он занят, дорогой. — Она подмигнула мне. Как я подозревал, это значило, что старый священник выслушивает исповеди.

— Тебя здесь спрашивал один тип.

— Меня?

— Мерзкий тип, — сказала она, и вид у меня, видимо, стал встревоженным. — Всё в порядке, дорогой, — продолжила она, — я сказала, что ты не заплатил за жильё и тебя вышвырнули на улицу. Это ведь почти правда, верно?

Я пошёл на чердак, там было темно и холодно. Я ударил кресалом о кремень, поджёг обрывок обугленного льна в коробке с трутом и поднёс пламя к лучине. Я чувствовал себя несчастным. Отец Лоуренс занят, а у меня нет настроения болтаться на чердаке в одиночестве. Сильвия! Мне хотелось верить словам Джин, но разум всегда представляет худшее. И свадьба с Томом имела смысл. Он лодочник, он молод, у него есть занятие, он зарабатывает деньги. И с чего бы родителям Сильвии хотеть, чтобы она вышла замуж за нищего актёра? Возможно, Джин была права, возможно, Сильвия не хотела замуж за Тома, но здравый смысл диктовал, что она должна за него выйти.

Я подумал о словах, которые Основа сказал Титании, когда она объявила ему о своей страсти, пылкой страсти, несмотря на его ослиную голову. Под влиянием волшебного зелья Оберона она поклялась в бессмертной любви, на что Основа ответил: «По правде говоря, любовь и разум редко ладят в наше время», и я надеялся, что это правда! Тем не менее, я боялся, что разум и любовь поладят. В пьесе всё может случиться. Королева фей может влюбиться в чудовище, а родители Сильвии хотели, чтобы их дочь благополучно вышла замуж за человека, который станет ей опорой и будет содержать в старости.

Я не хотел сидеть в одиночестве и на холоде, но не хотел и оставаться в одежде мастерового, которую носил весь день, и потому переоделся в красивую одежду, украденную в «Театре». Я разозлился и сказал себе, что Сильвия меня обманула, а когда я обнаружил обман, убежала от меня. Поэтому нынче же вечером я найду другую женщину и растрачу всё, что у меня осталось от подарка брата.

Я выбрал камзол, скроенный из наимягчайшей чёрной испанской кожи со вставками из тёмно-синего бархата. Когда-то он стоил целое состояние, но какая-то великодушная душа, устав от него, пожертвовала его театру. Рукава крепились к плечам серебряными шнурами, продетыми сквозь небольшие серебряные отверстия, и дополнялись белым шелком, пропущенным через прорези на предплечьях. Манжеты были из французского кружева, короче говоря, прекрасный камзол. Этот наряд я выбрал как жест против злой судьбы, против попранной любви. Я повесил у пояса кинжал в ножнах, завернулся в плотный тёмный плащ и затем с монетами в кошельке вернулся в холодную ночь.

— Идёшь в таверну? — спросила вдова.

— Ненадолго.

— Тебе стоит беречь деньги, Ричард.

Несомненно, это был мудрый совет, но тем не менее, я пошёл в «Дельфин», надеясь, что Алиса пока одна, но когда я толкнул дверь в переполненный, дымный зал, то увидел брата, сидящего за большим столом около очага. Он был с четырьмя незнакомцами. Я остался в тени, наблюдая за ним. Он выглядел оживлённым, явно рассказывал какую-то историю, а его спутники смеялись. Он выглядел счастливым. И почему это меня не удивило? Может быть, потому, что со мной он вечно хмурился?

Я сомневался, что он обрадуется моему приходу, несмотря на возвращение своих драгоценных пьес, и не хотел оказаться в его обществе, поэтому снова отступил в тень, а затем увидел, как Алиса спустилась по лестнице и пересекла переполненную комнату. Она выглядела такой худой и бледной, светлые волосы растрепаны, но при виде моего брата её лицо просветлело, а тот жестом пригласил её к столу. Она подошла, села на скамью и прижалась к плечу моего брата. Давно наступил комендантский час, а это значило, что городские ворота уже закрыты. Ясно, что мой брат не собирался идти домой. Он проведёт ночь здесь. Он что-то прошептал на ухо Алисе, и та засмеялась. Он наклонился и поцеловал её в лоб. Она начала оживленно говорить, а мой брат и его спутники слушали. Они были счастливы.

Я не хотел здесь оставаться, но не хотел и домой, так что в тоске побрел в «Сокол», где, как обычно, Мари сидела у огня, Дик хмурился, а Маргарет с мужем ссорились.

— Выглядишь как испанский гранд! — поприветствовала меня Маргарет. — Разве Ричард не выглядит грандом?

— Обвяжи ленту вокруг собачьей шеи, — проворчал Жирный Хэрольд, её муж.

— Жалкий старый мерзавец.

Я купил пряного эля и уселся у камина, где размышлял о Сильвии, а затем вспомнил «противного типа», который наводил справки у вдовы. Я подозревал, что его послал де Валль. Каким-то образом за весь день волнений и разочарований я не подумал о мести де Валля, но он точно захочет отомстить. Он человек гордый, а я сломал ему ногу и украл шляпу. Я вздрогнул, внезапно осознав опасность.

— Возможно, сегодня я переночую здесь, — сообщил я Маргарет.

— Снег уже прекратился, Ричард, но конечно, добро пожаловать.

— Если заплатишь, — вставил Жирный Хэрольд, — можешь остаться, если заплатишь. Мы не богадельня.

— Разве нет? Вот это новость, — сказала Маргарет. — Конечно, можешь остаться, Ричард, не переживай.

— Ему понадобится кровать, — проворчал Джон.

— Кровать! Кому сегодня может понадобиться кровать?

— Кому-нибудь.

— Тому, кто пропустил комендантский час, — услужливо вставила Мари.

— Сегодня ни одного путешественника! — насмешливо сказала Маргарет.

И в этот момент мы услышали стук копыт.

— Разве? — возликовал Хэрольд. — Значит, ни одного?

Поздно вечером в Шордиче не услышишь стук копыт, а это была не одна лошадь, а грохот множества копыт, едва заглушаемый снегом. Всадники приближались, и мы ждали, что они проедут мимо, но они остановились, и наступила тишина. Лошади означают деньги, а деньги означают власть. А власть — значит проблемы, и все в «Вонючем цыплёнке» это знали. Мы уставились на дверь.

— Это не к нам, — прервала Маргарет напряжённое молчание.

Молчание затянулось.

— Они ушли, — неуверенно сказал Хэрольд.

— Мне нужно отлить, — объявил я, оставил монетку на столе, схватил плащ и направился к двери кладовки.

— Не здесь, мерзавец! — заорал Хэрольд. — Выйди в переулок, как истинный христианин!

Я протиснулся в дверь. Под бочками скрылась парочка, и я толкнул дверь в конюшню и увидел поджидающего там человека. Вернее, увидел длинную тусклую полоску клинка. И стоило мне появиться, как его направили на меня. Владелец клинка молчал. Он был в чёрном, и я увидел его только потому, что в задней комнате дома Нелли Коттон горел фонарь, освещая двор. Нелли никогда не спала. Она не покладая рук шила в дальней комнате одежду для своих детей, лежащих на кладбище Святого Леонарда. Она была безумной.