Мишель Зевако - Тайны Нельской башни

Валуа вздрогнул, но отвечал спокойным голосом:

– Сир, за узницей ведется круглосуточное наблюдение. Я лично допрашивал ее несколько раз и могу заверить Ваше Величество, что к занятиям этим адским промыслом ей уже никогда не вернуться.

Валуа лгал, как солгал Мариньи. Двое мужчин обменялись косыми взглядами. В каждом из них в этот момент ненависть едва не возобладала над любовью. Валуа прикусил губу, чтобы не закричать:

«Сир, процесс даже не начинался!»

А Мариньи отдал бы все свое состояние за возможность сразить противника, воскликнув:

«Сир, колдуньи давно уже нет в Тампле!»

Успокоенный этими приятными вестями, Людовик вновь опустился в кресло.

– Раз уж колдунья приговорена, – сказал он, – казнь следует ускорить. Пусть она пройдет со всеми формальностями и состоится на Гревской площади, дабы лицезреть ее смогло как можно больше народа. Кроме того, чтобы успокоиться совершенно, вечером, Валуа, я сам приеду в Тампль и поговорю с этой девушкой.

Валуа от изумления даже не нашелся, что и ответить.

Король уже встал. Будучи человеком крайне непостоянным в мыслях и настроении, Людовик быстро переходил от тревог к радостям; вот и сейчас он уже бежал к королеве, чтобы сообщить о решениях, принятых на государственном совете во имя ее выздоровления. Валуа и Мариньи какое-то время молча смотрели друг на друга. Возможно, еще немного – и общая опасность их бы сблизила. Мариньи думал:

«Вечером король узнает, что Миртиль больше нет в Тампле. Если он прикажет арестовать Валуа, не дав тому времени оправдаться… Да, возможно, это выход! Что ж, нужно сделать, чтобы так все и случилось, чтобы вечером Валуа арестовали за пособничество колдунье!»

Валуа же говорил себе:

«Да, я буду жестоко страдать, смотря, как умирает эта девушка… Но раз уж только это может меня спасти, она должна умереть. Вечером король должен обнаружить ее в камере. К тому времени мне нужно во чтобы то ни стало ее найти».

Мариньи, как и король, направился к покоям королевы. Валуа, как и всегда, выехал из Лувра в сопровождении внушительного вооруженного эскорта и вернулся в свой особняк, расположенный на Большой улице Святой Екатерины, рядом с Сент-Антуанским воротами. Этот особняк, как и большинство принадлежавших сеньорам домов того времени, представлял собой скорее крепость, способную, при необходимости, выдержать осаду. Граф держал в нем значительное количество дворян и солдат. Как и Лувр, владение это было окружено рвом, над различными его строениями высились зубчатые стены, на которых несли вахту лучники.

Не успев войти в дом, граф приказал разыскать Симона Маленгра. Тот объявился, едва прозвучало его имя, – где бы Валуа ни находился, он в любое время суток мог быть уверен, что обнаружит Маленгра под рукой.

Симон Маленгр исполнял в особняке графа функции главного управляющего. Его ненавидела и боялась вся челядь, его презирали жандармы, но ни ненависть, ни презрение не мешали ему продолжать с коварным упорством воплощать в жизнь свой план, который заключался в обогащении любыми способами, и даже, как это было видно из его разговора с Бигорном, в ущерб хозяину.

– Симон, – сказал Валуа, – речь идет о деле исключительной важности; возможно, на кону мое положение при дворе и даже жизнь.

– Монсеньору известно, что если нужно будет бежать, мы всегда готовы – и днем, и ночью.

– Бежать! – проворчал Валуа, чьи кулаки сжались, а глаза налились желчью. – Может, придется и бежать! Бежать! Оставить место Мариньи! Позволить ему насладиться победой, в очередной раз испытать этот стыд!.. Но не все еще потеряно… И я вновь рассчитываю на тебя, Симон… Только ты можешь меня спасти!..

– Моя жизнь принадлежит вам, монсеньор.

– Речь сейчас идет не о твоей жизни. Я и сам отлично знаю, что она мне принадлежит, так как при малейшем подозрении, как в том случае с этим мерзавцем Бигорном…

– Ваша милость прикажут меня повесить, – смиренно промолвил Симон Маленгр. – Позвольте, однако же, заметить, что мой старый товарищ Бигорн предал вас уже довольно-таки давно, но он все еще жив, и поживает весьма неплохо, гораздо лучше, чем я, часто страдающий лихорадкой и приступами кашля.

– Что ты хочешь этим сказать, негодяй?

– Лишь одно, монсеньор: сам факт вынесения смертного приговора к смерти ведет не всегда… Поверьте мне, граф де Валуа: взывать к преданности куда лучше, чем к страху, – тогда и служат вам гораздо вернее.

– И ты, значит, мне предан?

– Да, монсеньор: в пределах тех ста экю, что получаю от вас за год.

– То есть, если бы я платил тебе двести экю, ты бы служил мне вдвое преданнее?

– Вне всякого сомнения, монсеньор, но я не имею столь высоких намерений. Скромный в привычках и расходах, я более чем удовлетворен, да и моя преданность должна казаться вам столь удовлетворительной. А в доказательство тому, если пожелаете, я приведу, или скорее доставлю, к вам Бигорна связанным по рукам и ногам.

– Сделаешь это, Маленгр, – получишь сто экю золотом! – кивнул граф де Валуа.

Приняв гордый вид, Симон Маленгр сказал:

– Я сделаю даже больше, монсеньор. Если подумать, кто такой Бигорн? Бедняга, который не заслуживает и капли вашей ненависти. Хватит и того, что им займусь я: такого жалкого человека, как я, для Бигорна будет вполне достаточно; в общем, беру его на себя. Будьте спокойны, граф де Валуа, дни Бигорна уже сочтены…

– Так ты его тоже ненавидишь?

– Я? Вовсе нет! Но, служа монсеньору, я, что естественно, принимаю на свой счет даже малейшие привязанности и ненависти монсеньора. Что же до тех из них, что более значимы, то они проходят через мой хребет, который я всегда преклоняю в знак уважения; но, как бы низко я ни склонялся, я всегда успеваю бросить взгляд то влево, то вправо, – этого мне хватает для того, чтобы понять, как обстоят дела.

– В которые ты слишком часто суешь свой нос! – проворчал граф.

– Все, что я ни делаю, делается во благо монсеньора. Посудите сами: в этот момент, вероятно, вы отдали бы все свое состояние за то, чтобы узнать, где находится эта колдунья Миртиль. Так вот: мне это известно!

Кровь прилила к лицу Валуа. На его грубой и ожесточенной физиономии появилось выражение неистового любопытства. С минуту перед торжествующим Маленгром он стоял молча, борясь с этим, переполнявшим его двойным чувством.

– Эту голубку мы упустили, – продолжал Маленгр, – но я знаю, где она гнездится. Стоит лишь протянуть руки – и я верну вашей милости прекраснейшую из колдуний!

Тяжкий вздох вырвался из груди графа.

– Ведь вы же ее любите, – промолвил Маленгр, понижая голос и подходя ближе. – Любите так, как никогда не любили, что есть полная глупость, монсеньор! Но, в конце концов, в этом случае любовь соответствует вашим интересам: держать в руках эту восхитительную девушку – лучше мести для вас и не придумаешь, так как эта девушка, монсеньор, – дочь Мариньи!