Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

Связав обеих кузин так деликатно, как только было возможно, но с проворством, которое могло происходить только от большой привычки, Жорж и Фоконьяк простились с ними.

Они вернулись в свою гостиницу в три часа утра.

В гостинице все спали. Оба Крота могли войти во двор, не будучи видимы и слышимы никем, даже конюхами. Эти бедняги ложатся поздно и спят в конюшнях вместе с лошадьми, которые едят, топают, фыркают. Следовательно, конюхи не могли услышать возвращение всадников. Жорж и Фоконьяк могли даже войти в конюшню, взять солому и выйти, чтобы изгладить все следы бешеного бега. Удостоверившись, что никто их не слышал, Кадрус и Фоконьяк осторожно вернулись в свои комнаты. Они нашли в своей передней слугу. Бедняга, лежа на скамье, храпел, как это свойственно пьяницам. Бутылка и стакан, засунутые под скамью, говорили, каким способом спящий развлекался от скуки ожидания. Кадрус, не будя его, прямо подошел к часам и перевел стрелку на половину первого, а потом стал трясти слугу.

– Так-то, негодяй, ты ждешь путешественников! – сказал он.

Сонный не знал, что и отвечать.

– Будешь ты говорить? – в свою очередь спросил Фоконьяк.

– Уже так поздно… – пролепетал наконец слуга, отупев от сна и выпитой водки.

– Как так поздно? – вскричали оба друга. – Пойди посмотри, пьяница…

Фоконьяк потащил несчастного к часам в гостиной.

– Посмотри! – сказал он. – Который час?

– Половина первого, – ответил слуга.

– Повтори! – сказал Фоконьяк.

– Половина первого, – повторил лакей.

– Ну, стало быть, ты пьян, негодяй! И вот доказательство тому!.. – Фоконьяк вытащил бутылку из-под скамейки. – Слушай, – продолжал он, – кавалер де Каза-Веккиа и я, мы прощаем тебе на этот раз.

– Никогда больше не буду, – ответил слуга плаксивым тоном пьяницы.

– На этот раз мы прощаем тебе, – сказал Фоконьяк с суровым достоинством, – а в доказательство выпей остальное и ложись спать.

Он вылил в стакан остаток водки из бутылки. Слуга выпил и шатаясь побрел в свою комнату, между тем как Фоконьяк кричал ему вслед:

– Впредь жди нас терпеливее!

Жорж и Фоконьяк наскоро переоделись, а потом не раздеваясь легли на кровати.

– При малейшем шуме, который покажет, что люди в гостинице начинают просыпаться, надо быть на ногах, – сказал Кадрус своему помощнику. – Мы первыми должны узнать, какие слухи распространятся о происшествии этой ночи. Станут обвинять Кротов. Однако Кроты наказали только жалкие орудие преступления, а теперь нам надо добраться до того, кто их подкупил. Следовательно, нам надо присутствовать при следствии, которое непременно должно произойти.

– Не бойся, – ответил Фоконьяк.

Как человек, привыкший просыпаться при малейшей тревоге, он повернул голову к стене и заснул с совестью доброго гражданина, сделавшего хорошее дело. Жорж, вспоминая о Жанне, напрасно призывал сон и поэтому первым услышал голоса на крыльце гостиницы.

– Не трудно угадать, – говорил голос, – это наделали Кроты.

– Доказательством служит то, – сказал другой, – что они ограбили замок барона Гильбоа.

– Это не может быть, – сказал третий. – В Магдаленском замке большая прислуга.

– Вот вздор! А если Кадрус взял с собой триста или четыреста человек?

– Кадрус не возьмет всей своей шайки из-за какой-нибудь сотни тысяч франков.

– А ты почем знаешь? Уж не из его ли ты шайки?

Громкий хохот зевак, число которых увеличивалось, последовал за этими последними словами. Это было именно в ту минуту, когда Жорж и Фоконьяк появились во дворе гостиницы. При виде таких благородных особ толки прекратились, так что любопытные могли слышать, как они спрашивали у конюхов своих лошадей. Погода так хороша, говорили они, что они хотят сделать утреннюю прогулку. Конюх, который привел лошадей, получил на водку за то, что держал стремена.

– Позвольте спросить, – сказал он, – вы в которую сторону сегодня изволите отправляться на прогулку?

– Для чего тебе это знать, приятель? – спросил маркиз де Фоконьяк.

– Да насчет этой истории…

– Какой истории?

– Вы ведь знаете всех вельмож, – ответил болтун, – следовательно, должны знать и барона де Гильбоа.

– Гильбоа? – повторил маркиз, как будто припоминая.

– Да, Гильбоа. Владельца Магдаленского замка, что на Вальвенской дороге.

– Ну?

– Кадрус с шайкой ограбил замок нынешней ночью. Может быть, вам любопытно поехать туда. И прокурор, и жандармы сейчас едут туда.

Оба друга казались в нерешимости. Конюх прибавил:

– О, будь я свободен, непременно отправился бы туда.

– Ну? – обратился Фоконьяк к Жоржу. – Что скажете, кавалер?

– Я поеду, куда ты хочешь, – ответил Жорж.

– Поедем к Магдаленскому замку, – заключил маркиз.

Оба всадника пришпорили лошадей и исчезли из глаз зевак, которые любовались, разинув рот, быстрым бегом их.

Только они удалились, как один из слуг гостиницы, шпион Фуше, написал рапорт о всех путешественниках, находящихся в гостинице. Об обоих Кротах там была такая фраза: «Вернулись в половине первого. Уехали на рассвете гулять. Будут присутствовать при следствии в Магдаленском замке».

В замок прежде всего воротился привратник с своей благородной семьей. С беззаботностью людей этого сословия все легли, не приметив и не подозревая ничего. После привратника пришли влюбленные, лакей и горничная. Пьер пошел спать, а Лизетта взглянула на комнату своих барышень и увидала у них огонь. Потом она с удивлением стала прислушиваться. Она не слышала, чтобы молодые девушки разговаривали и смеялись, как они это делали всегда. Она смутно стала подозревать что-то и приложила ухо к дверям комнаты молодых девушек. Опять ничего не слыша, она решилась посмотреть в щелку. Потом вскрикнула.

Прибежал с метлой привратник, но при виде веревочной лестницы, свисавшей с балкона молодых девушек, он уронил метлу. Как! Ему поручено караулить, а он не исполнил своей обязанности! Воры забрались в замок ночью. Его все поднимут на смех. Может быть, барон Гильбоа прогонит его. Голова и поумнее головы честного привратника могла бы вскружиться. Он дрожал и не находил сил спросить совета у своей почтенной супруги, без воли которой он никогда не решался ни на что. Это было свыше его сил. Он бросился в комнату барышень. Так же как и горничная, он увидал Жанну и Марию, все еще лежащими на ковре. Он так дрожал, что не мог помочь горничной развязать молодых девушек. Если послушать храброго цербера, то до обеих жертв дотрагиваться было нельзя. По его мнению, никто не имел на это права. Это должна была сделать полиция. Но вместо рук он помог громким голосом, которым одарила его природа, и закричал во всю силу своих легких: