Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

Она остановилась на минуту при этой мысли, потом продолжала:

– О, если он меня отвергнет, горе им!.. Я отомщу!…

Гильбоа находился в смертельном беспокойстве. Шардон, несмотря на обещание сообщать ему известия, еще ни разу к нему не писал. Курьеру достаточно несколько часов, чтобы проехать расстояние, отделяющее Париж от Фонтенбло, а управляющий получил приказание употребить это средство в случае непредвиденных затруднений. Он должен был сообщать своему хозяину все свои поступки и шаги. А между тем он не писал ни слова, не подавал и признака жизни. Барон не знал, что и думать. Каждую минуту он смотрел из окна своего кабинета на дорогу, надеясь увидеть гонца, так нетерпеливо ожидаемого.

В замке все увеличивало беспокойство и нетерпение хозяина. Приготовления к свадьбе, которая была назначена через несколько дней, приводили барона в ярость.

– О! – говорил он с бешенством. – Если бы Шардон имел успех, если бы ему удалось найти человека, который должен помочь мне освободиться от этого кавалера и этого маркиза! Я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы достигнуть этого! Боже мой, почему он не пишет?..

Вдруг Гильбоа стал прислушиваться. Ему послышался стук копыт. Он бросился к окну и не ошибся. Гонец, покрытый пылью, въехал на двор; в руке он держал конверт. Привратник хотел его взять. Легко было видеть по движениям курьера, что он хотел отдать этот конверт только тому, кому тот был адресован. Барон отворил окно и сделал знак привратнику привести курьера к нему. Через минуту курьер подавал барону длинное письмо от Шардона.

«Поручение, данное мне, – писал управляющий, – представило такие затруднения, о каких я и не воображал. Человек, которого мы ищем, имеет более прежнего причин скрываться. Мне стоило неслыханных трудов убедить тех, кто мог сообщить мне сведения о нем, что я прислан не за тем, чтобы его повесить».

Тут Шардон объяснял свои странствования по самым грязным закоулкам Парижа и извинялся, что не мог раньше сообщить эти известия, потому что за ним до сих пор подозрительно надзирали его бывшие товарищи. Он прибавлял:

«Если бы я написал, очевидно, письмо было бы перехвачено. Вы известны по вашим многочисленным сношениям с Фуше, и это письмо приняли бы за донос. Предать товарища! Вы знаете, как это наказывается у нас… Смертью. Осторожность и для меня, и для вас требовала, чтобы я поступал таким образом».

Потом Шардон рассказывал, что едет в Орлеан, где надеется встретить человека, которого он искал, и, как всякий хороший управляющий, оканчивал свое письмо просьбой прислать денег. Он говорил, что, вероятно, будет достаточно тысячи франков. Гонцу было поручено привезти ему эту сумму. Как только Гильбоа прочел это письмо, он подошел к железному шкафу, привинченному к стене его кабинета. Отыскивая ключ, взбешенный барон бормотал с яростью:

– Тысячу франков! И он также хочет меня ограбить, негодяй! Но терпение! Настанет день, когда ты получишь награду, Шардон! Я опять упрячу тебя в такое место, откуда тебе не следовало бы выходить.

Обернувшись к курьеру и отдав ему тысячу франков, он сказал:

– Поезжайте, друг мой. Поторопитесь.

– А ответа не будет? – спросил гонец.

– Во-первых, вот вам наполеондор. Во-вторых, скажите тому, кто вас прислал, что времени терять нельзя, пусть он поторопится.

Барон проводил курьера до дверей и, уверившись, что тот уехал, вскричал:

– О, если моему управляющему удастся, горе вам, кавалер де Каза Веккиа и маркиз де Фоконьяк!

Шардон не приезжал. Писал он каждый день, то из одного места, то из другого. Неужели он будет рыскать по всей Франции, отыскивая человека, след которого показывался и исчезал каждый день? Обманутая надежда так терзала барона де Гильбоа, что он стал худеть. Было от чего! Настал день свадьбы его племянниц, а Шардон все не приезжал.

Накануне при многочисленных свидетелях, собравшихся для этого в большой гостиной замка, нотариус прочел брачный контракт. За миллион и бриллианты Марии де Гран-Пре благородный Алкивиад маркиз де Фоконьяк давал какое-то поместье с весьма громким именем. За огромное состояние девицы де Леллиоль Жорж выставлял баснословную сумму, которая в то же самое утро была передана нотариусу. Император и императрица также захотели подписаться на брачном контракте. Когда нотариус привез брачный контракт во дворец Фонтенбло, Наполеон с любезной улыбкой поздравил кавалера и маркиза и кончил лестными словами:

– Если я не хотел нарушать для вас, господа, законы военной иерархии, которую сам установил в армии, то по крайней мере я могу обратиться к дипломатии, где ваши имена и ваше состояние позволяют вам занимать самое высокое место. Что же скажете вы, господа, о доверенном поручении к европейским дворам, которое позволило бы вам провести в путешествии ваш медовой месяц?

Жорж и Фоконьяк поклонились чуть не до земли в знак глубокой признательности.

– Даю вам слово, – сказал император, отпуская их движением руки, – что министру иностранных дел поручено сделать вам предложение насчет вашего дипломатического поручения.

Пока Наполеон говорил эти лестные слова обоим женихам, императрица с той добротой, которая составляла отличительную черту ее характера, целовала в лоб обеих невест и надевала на них жемчужные диадемы, подарок ее величества.

На другой день в небольшой капелле во дворце Фонтенбло совершился двойной брак. Наполеон непременно хотел, чтобы церемония происходила в его собственной церкви.

В тот же вечер Гильбоа подошел к своему новому племяннику маркизу.

– Я сдержал слово, – сказал он. – Я поспешил устроить вашу свадьбу.

– Правда, правда, – ответил Фоконьяк. – Верьте, любезный дядюшка, моей признательности.

– Я в ней убежден, – продолжал барон, – но я не об этом хотел с вами поговорить.

– А о чем же?

– Вы знаете… вы мне обещали… вы помните?..

– Да говорите же, любезный друг, – сказал гасконец, который очень хорошо понимал, на что намекает Гильбоа, но не хотел помочь. – Черт побери! Дядя с племянником не должен церемониться!

– Я говорю о перстне, – сказал барон. – Вы помните знаменитый перстень?

– Как не помнить! Я и письмо помню. Доказательством служит то, что я старательно спрятал обе эти вещи. Я был бы в отчаянии, если бы они затерялись или их украли.

Сделав ударение на этих последних словах, гасконец с лукавой улыбкой смотрел на барона.

– Я думал… – продолжал Гильбоа, с замешательством вертя в руках табакерку. – Я думал… кажется, мы условились…

– О чем? – бесстыдно спросил маркиз.

– Что тотчас после свадьбы вы возвратите мне перстень и письмо.