Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

Пока все предавались размышлениям на его счет, мнимый Готье не пропускал случая выпить за здоровье всякого, кто предлагал ему.

– Некоторые люди говорят, что дела прежде всего, – вдруг сказал Готье, – а я предпочитаю прежде всего хорошенько пообедать. Хороший обед придает силы, проясняет мысли, очищает зрение. Да, – повторил он так громко, что привлек на себя всеобщее внимание, – прочищает зрение! Яснее видишь. Вот, например, – прибавил он, обращаясь к хозяину дома и указывая пальцем на Жоржа и Фоконьяка, – вы, барон де Гильбоа, за этих людей выдали своих племянниц?

Глаза всех обратились на кавалера и маркиза.

– Ну, вот что значит видеть ясно, – продолжал мнимый Готье, – я теперь узнаю в них двух бывших каторжников. В первом Кадруса, знаменитого атамана Кротов, а в другом его помощника.

Неописуемый шум поднялся при этих странных словах. Все вскочили. Кадрус помертвел. Инстинктивным движением он искал за поясом свой страшный нож, которого там не было. Мария лишилась чувств. Жанна, бледнее полотна, приблизилась к Жоржу. Она, очевидно, готова была защищать его против всякого, кто осмелится наложить на него руку.

Барон бормотал сквозь зубы:

– О, мщение наконец настало!

Он смотрел на дверь.

Управитель понял с первых слов Жана Леблана, что минута настала. Он исчез. Один Фоконьяк старался бороться.

– Разве вы не видите, что человек этот сумасшедший? – вскричал он, стараясь заглушить шум. – Надо его выгнать!

– Нет, я не сумасшедший! – с живостью возразил тот. – Хочешь доказательств? – Сорвав фальшивые бакенбарды и парик, он прибавил: – Узнаешь ли ты меня теперь?

– Жан Леблан! – невольно вскрикнул Фоконьяк.

– Жан Леблан! Твой бывший товарищ по камере. Ты был причиной, что я не мог убежать вместе с тобой! Я тебя предупреждал, я говорил тебе, что ты дорого заплатишь мне. Ну, теперь я доволен! Я отмщен!…

Изумление изобразилось на всех лицах. Кадрус ревел как дикий зверь. Потом так же, как зверь, хотел скачком выпрыгнуть в какой-нибудь выход. Но везде стоял караул.

– Если вы сделаете один шаг, – сказал начальник стражи, приметивший движение Кадруса и его помощника, – вы будете убиты, предупреждаю вас.

Кадрусу захотелось было умереть. Он готов был решиться на все. Но Жанна, повиснув на его шее, защищала его своим телом. С энергией, к которой делала способной ее неизмеримая любовь, она уцепилась за молодого человека.

– Он мой! – говорила она. – Он мой муж! Вы вырвете его из моих рук вместе с моей жизнью. Убейте меня!.. Убейте его!.. Я по крайней мере буду иметь утешение умереть вместе с ним.

Если Жорж не боялся за себя, то опасался за невинное существо, которое в своей великой любви не хотело от него отречься.

– Велите опустить ружья, – сказал он начальнику стражи, – если не ради меня, то по крайней мере ради этой бедной женщины. Я сдаюсь. Да! – вскричал он с гордостью. – Человек этот прав. Да, я атаман свирепых Кротов, да, я Кадрус!… И вы отдадите справедливость Кадрусу, что только измена этого негодяя могла выдать его. Я, так давно повелевавший другими, теперь должен повиноваться. Я готов, господа.

Он пошел к двери. Но обезумевшая Жанна, крича, судорожно цеплялась за Жоржа.

– Нет, нет!.. Вы не возьмете его!.. Он мой!.. Только он один храбрец!.. Вы все трусы!.. Попробуйте-ка его отнять у меня!..

Ее вынуждены были схватить и отнести в ее комнату, куда уже перенесли и Марию. Через несколько минут увели Кадруса и Фоконьяка. Первый, все еще гордый, надменный и, скорее, похожий на начальника среди своей свиты, чем на пленника, прошел, подняв голову, мимо гостей. Гасконец, все насмешливый, кланялся направо и налево, как маркиз, выходящий из версальских галерей.

У ворот среди толпы, окружавшей отель Гильбоа, Фоконьяк заметил каторжника, который выдал его, и сказал, сделав неприметный знак людям, находившимся в толпе любопытных.

– Жан Леблан, – он сделал ударение на этих словах, – уверяю вас в нашей полной признательности за услугу, которую вы оказали нам.

Тотчас же люди, внимательно наблюдавшие за движениями и словами помощника Кадруса, отделились от толпы.

Увидев карету, увозившую Жоржа и Фоконьяка, Гильбоа говорил:

– Наконец я отмщен… Но это еще не все… надо уничтожить эти браки. Кто захочет жениться теперь на Жанне?.. Только я!..

При этой мысли им овладел адский хохот удовлетворенной жадности. Он вернулся в отель, откуда все гости уже разъехались.

На другой день на рассвете Жана Леблана нашли убитым в постели. В горле у него была рана – печать Кротов. Только заметили, что удар ножом был сделан рукой не такой опытной, как обыкновенно.

Кадруса и его помощника посадили в тюрьму. Мелочные предосторожности, принятые против них, показывали, какую важность власти приписывали их аресту. Если бы послушали Фуше, так следовало бы кончить одним ружейным выстрелом. Савари, ни в чем другом не соглашавшийся с Фуше, теперь разделял его мнение, но Наполеон возразил с досадой:

– Вы зачем суетесь? Вы не смогли захватить этих людей, предоставьте же действовать тем, кто был счастливее вас.

Савари и Фуше ушли, повесив голову. Ненависть их к Кадрусу и Фоконьяку увеличилась после суровых слов императора. Выходя из дворца, Фуше сказал своему сопернику с откровенным видом, который редко принимал:

– Генерал, одно слово…

– Говорите, ваша светлость.

– Не сделаться ли нам союзниками в этом деле Кадруса, вместо того чтобы быть врагами?

– Я сам об этом думал.

Договор был заключен. Они хотели быстрой смерти.

Между тем Жорж и Фоконьяк сидели в тюрьме Форс. Два жандарма караулили двери их комнат, находившихся на двух концах двора. Опасаясь, чтобы заключенные не сообщались знаками, пленников посадили в такие камеры, где столбы, окружавшие коридоры, закрывали окна. Всякое покушение к побегу, всякое сообщение было невозможно, тем более что тюремщики беспрестанно должны были осматривать и стены и кандалы заключенных.

Их привезли ночью. На другой день после ареста никто не мог их видеть. Однако через час все знали о прибытии Кадруса и его помощника, знали также имя человека, выдавшего их. Все почувствовали неумолимую ненависть к Жану Леблану. Они осудили его на смерть, не зная, что казнь уже свершилась над ним. Они узнали об этом только через день. Каким образом слухи могут доходить за стены тюрьмы? Этого никогда нельзя было узнать.

Все чрезвычайно желали увидать знаменитых разбойников, но их держали в таком строгом заключении, что это не удавалось никому. Все знали о печальной участи, ожидавшей начальников Кротов; те сами не могли этого не знать, но одни были веселы среди всеобщего сокрушения, так веселы, что по всему коридору раздавалось пение Фоконьяка.