Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Но все это было сущей мелочью по сравнению с яростью депутатов хальсы. Сумеет ли она снова провести их, пустив в действие свои чары и усыпив бдительность своими сладкими словами и обещаниями?

Ну что ж, она даже и не попыталась сделать это, в чем мы и убедились, когда после двух часов ужасного ожидания вернулась Мангла, чтобы проводить нас к той же самой дырке для подглядывания, сквозь которую я раньше уже наблюдал за дурбаром. Теперь это было уже совсем другая индаба [700]; тогда был шум, подъем духа, даже смех, а теперь мы слышали лишь гневные речи депутатов и ее резкие ответы — задолго до того, как достигли заветной щели. Когда же я, наконец, взглянул в нее, то сразу понял — что дело — табак, а Мать всех сикхов уже закусила удила и плевать хотела на все последствия.

Пятьсот головорезов ревели в центре большого зала перед занавеской дурбара, но пока еще сохраняли строй и причины этого были вполне очевидны. На поясах у них позвякивали тулвары, но вдоль стен стоял, должно быть, целый батальон мусульманских стрелков с винтовками наперевес, готовых открыть огонь. Имам-Шах стоял впереди и что-то говорил, обращаясь к занавеске, а старый риссалдар-майор находился в шаге за ним; золотое знамя лежало перед троном, на котором в одиночестве сидел маленький Далип. Маленькая хрупкая фигурка храбреца в темно-красном, с Кох-и-Нуром, сияющим в эгретке его тюрбана.

За занавеской-пурдахом еще больше мусульман выстроились у стены, а перед ними стоял Гарднер в своем клетчатом одеянии, опираясь на обнаженную саблю. Неподалеку от занавески Джиндан ходила взад и вперед, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться и затем вновь возобновляя свою яростную прогулку часового — потому что она была в сильнейшем гневе и, судя по виду, уже успела накачаться вином. В руке у нее была чаша, а на столе стоял объемистый графин, но на сей раз она была в достаточно скромном наряде — насколько скромной может выглядеть сладострастная кукла в обтягивающем сари пурпурного шелка, с распущенными по плечам рыжими волосами и лицом Далилы, которое виднелось из-под отброшенной вуали.

Имам-Шах в сильнейшей обиде хрипло орал по ту сторону пурдаха:

— Уже три дня преданная тебе хальса прозябает на зерне и сырой моркови — они голодают, кунвари, и страдают от холода! Пошли только продовольствие и боеприпасы, как ты обещала и они сметут лагерь Джанги-лата в...

— Сметут, как уже смели в Фирозшахе и при Мудки? — воскликнула Джиндан. — О, да, хорошенькое это было смятение — не хуже, чем бывает среди моих горничных!

Она помолчала, закинув голову, чтобы усилить эффект своих слов. Имам замер в безмолвной ярости, а она продолжала:

— Гулаб посылает вам достаточно припасов — да что там, все грузчики Кашмира, только и знают, что перетаскивать пшеницу из Джуму к реке, нагруженные как...

Ее слова потонули в нарастающем ропоте пяти сотен голосов и Имам приблизился еще на ярд, чтобы прореветь в ответ:

— Да чтобы все проклятия и болезни постигли Золотую Курочку, которая изо всех сил изображает помощь, а на самом деле присылает не больше, чем хватило бы на завтрак птичке! Чириаки-хазри! — это кудахчет Гулаб Сингх! Если он хочет нам добра, пусть приходит и ведет нас, вместо этого куска сала, которого ты сделала нашим генералом! Предложи ему прийти, кунвари, одно твое слово — и он вскочит в седло, чтобы мчаться в Собраон!

Раздался рев — «Гулаб! Гулаб! Дайте нам догра в генералы!» — но они все еще сохраняли свой строй.

— Гулаб давно под пятой Малки-лата и вы это знаете! — обрезала его Джиндан. — Но даже и теперь среди вас есть такие, кто не прочь сделать его махараджей — преданная мне хальса! — На мгновение все стихло. — Мне рассказывают, что вы посылаете к нему послов... да, в нарушение своих священных клятв! Одну руку вы протягиваете за хлебом, а другой обделываете предательские делишки — вы, хальса, вы, Чистые...

И дальше она продолжала абсолютно непечатными выражениями, которые я уже слышал в Майан-Мире — пока Гарднер мягко не ступил вперед и не ухватил ее за руку. Она оттолкнула его, но поняла намек — и в самое время, поскольку за занавеской пятьсот рук ухватились за эфесы мечей, а Имам-Шах просто почернел от ярости.

— Это ложь, кунвари! Ни один из нас не станет служить Гулабу как махарадже — но, клянусь Богом, он умеет драться! Он не будет прятаться в палатке, как Тедж и не сбежит, как твой наложник Лал! Он может вести за собой людей — так дай ему повести нас! На Дели! К победе!

Она выждала, пока крики стихнут и заговорила ледяным голосом, в котором звенело презрение:

— Я уже говорила, что мне не нужен Гулаб Сингх — и не нужны вы! Кто вы такие, чтобы обвинять его? Чего вы стоите, вы, герои, марширующие на войну, распевая песни и размахивая флагами, а потом приползаете обратно, причитая, что голодны? Что вы еще можете, кроме как жаловаться...

— Мы можем драться! — заревел кто-то, и через мгновение этот крик эхом пронесся по залу.

Солдаты смешали ряды, потрясая кулаками, а некоторые даже плакали, не стесняясь своих слез. Они пришли сюда за припасами, а получили позор и оскорбления. Придержи свой язык, шептал я про себя, потому что становилось ясным, что они были уже сыты по горло ее издевательствами.

— Дай нам пушки! Дай нам порох и снаряды!

— Порох и снаряды! — воскликнула Джиндан и на мгновение мне показалось, что сейчас она выскочит из-за занавески. — Разве я не давала вам все это? Оружие, продовольствие и огромные пушки — такой армии еще не видел Индостан! И что вы сделали с ними? Продукты вы съели, а британцы забрали ваши большие пушки и оружие, которое вы побросали, убегая как перепуганные мыши — и от кого? От усталого старика в белой куртке с горстью краснорожих язычников и бенгальских мусорщиков!

Ее голос почти срывался на визг, она яростно смотрела на занавеску — кулаки сжаты, лицо искажено гримасой, ноги топают. У Джассы перехватило дыхание, а Мангла коротко застонала, когда мы вдруг увидели, как все пять сотен подались было вперед и кое-где уже заблестела сталь. Эта пьяная шлюха зашла слишком далеко — потому что Имам-Шах был уже на грани бешенства, а мундиры хальсы сплошной стеной нависали у него за спиной, ревя от гнева. Гарднер повернулся, чтобы отдать приказ, мусульмане подняли свои мушкеты на изготовку — и тут Джиндан завозилась у себя под юбкой, ругаясь как гарпия, раздался треск материи, а еще через мгновение она стащила с себя панталоны и швырнула их через занавеску. Они упали к ногам Имам-Шаха, накрыв его сапог — не могло быть никаких сомнений в том, что именно это было и среди изумленной тишины вдруг прозвенел ее голос:

— Надевайте их, трусы! Я сказала, наденьте их! Или я сама надену ваши штаны и пойду сражаться!