Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Я едва не поперхнулся коньяком.

— Спасибочки за обед и орден, старина Блов, — говорю я, намереваясь встать. — Понятия не имею, к чему вы клоните, но если тут замешан он, скажу, что не собираюсь приближаться к этому квадратноголовому ублюдку даже с целой Лейб-гвардейской бригадой в качестве охраны...

— Ну же, друг мой, успокойтесь, прошу вас! Присядьте, пожалуйста! Вам нет никакой необходимости... хм-м, приближаться к его светлости! Ничего подобного... Он будет фигурировать, как бы точнее сказать, на заднем фоне.

— Но и это чертовски близко! — уверил я его.

Но Бловиц запротестовал, убеждая выслушать его до конца. Судьбы наши связаны, продолжал настаивать он, и ему бы в голову не пришло предлагать нечто во вред мне, то есть все равно что себе. Совсем напротив. Я снова уселся и укрепил нервы коньяком — упоминание о Бисмарке неизменно пробуждает дрожь в моих поджилках, но я и впрямь был заинтригован, и не последнюю роль играла здесь обворожительная мамзель Каприз.

— Eh bien [769], — говорит мой собеседник, наклоняясь вперед, явно сгорающий от нетерпения выложить свою тайну. — Вам наверняка известно, что через несколько недель в Берлине все великие державы соберутся на конференцию, дабы пересмотреть нелепый Сан-Стефанский договор, заключенный между Россией и Турцией?

Вид мой его, видимо, обескуражил, потому как он надул щеки.

— Ну вы хотя бы слышали о недавней войне на Балканах?

— Разумеется, — киваю я. — Ходили слухи, что нас ждет вторая крымская кампания против этих moujiks, но, как понимаю, все рассосалось. А что до... как его, Сан-Стефано? Это для меня сущая тарабарщина, приятель.

Бловиц сокрушенно покачал головой.

— Ну о Великой Болгарии-то вы, конечно, знаете?

— Даже о малой понятия не имею.

Он едва не разрыдался.

— А о Ново-Базарском санджаке?

— Попрошу не выражаться, дружище. Мы с вами в приличном месте все-таки.

— Incroyable [770]!— всплеснул руками Бловиц. — И это говорит образованный англичанин, объехавший весь мир и заслуживший репутацию выдающегося солдата! Европа, висит, быть может, на волоске, а вы... — Он шлепнул себя по сальному лбу. — Дорогой мой `Арри, скажите мне в таком случае: в курсе каких последних новостей вы находитесь?

— Ну, дайте подумать... Наш подоходный налог вырос на два пенса, табачный акциз и лицензия на собак тоже... Какая-то там женщина обогнула земной шар на яхте...

Бловиц стал наливаться багрянцем, и я, беспокоясь за его здоровье, добавил еще пару деталей:

— Элспет прикупила один из этих фонографов, о которых везде столько шуму... Ах, да, еще Гилберт и Салливан поставили новую оперетту, чертовски классную, кстати. Мелодия такая веселая: «Англичанин я, поглядите на меня!»... прям как вы только что сказали... [771]

— Довольно! — Его дыхание сделалось затрудненным. — Вижу, мне придется заняться вашим политическим образованием, причем sur-le-champ [772]. Гилберт и Салливан, mon dieu [773]!

Слова у него не разошлись с делом, и поскольку я, уважаемые читатели, подозреваю, что ваши знания о Великой Болгарии и прочих заморочках недалеко ушли от моих, намерен в свою очередь коротко просветить вас. Это все жутко скучно, как и весь дипломатический бред, но лучше вам смириться и выслушать, и тогда вы сможете дать сто очков вперед любому всезнайке, которого встретите в клубе или за чаепитием.

Начнем с Балкан... Вам, должно быть, известно, что они населены людьми, готовыми в любой момент вцепиться друг другу в глотку, а их турецкие господа (которым, если хотите знать мое мнение, в Европе вообще делать нечего) неспособны контролировать ситуацию. Добавьте бесконечные восстания недовольных народов и стремление России и Австрии вломиться на полуостров в погоне за своими собственными интересами. Мы по большей части симпатизировали туркам — не потому что любили этих скотов, а потому что боялись русской экспансии в Средиземноморье (со времен Крымской войны, в которой ваш покорный слуга покрыл себя неувядаемой славой и беспрестанно пускал ветры по вине трофейного шампанского) [774].

Одновременно мы постоянно побуждали турок вести себя не так зверски по отношению к своим балканским подданным. Но без особого успеха — турки они и есть турки, — и когда в 75-м болгары восстали, а османы перерезали 150000 мятежников, дабы показать, кто тут хозяин, Гладстон впал в настоящее бешенство и изрек знаменитую фразу про то, что турок надо выставить вон раз и навсегда. Но он запел другую песенку, едва только русские вторглись на оттоманскую территорию и задали султану изрядную трепку: не могли же мы допустить, чтобы иваны господствовали на Балканах. Шло к тому, что нам еще раз придется сажать Большого Медведя на цепь — наши корабли сосредоточились у Дарданелл, а индийские полки на Мальте. Но кризис миновал, когда Россия и Турция заключили мирный договор в Сан-Стефано.

Проблема была в том, что этим договором предусматривалось создание так называемой «Великой Болгарии», которая явно обещала стать русской провинцией и плацдармом на пути к Средиземному морю и Суэцкому каналу. Австрийцы, имевшие на Балканах свои интересы, тоже косо смотрели на московитов, и в целях сохранения мира Бисмарк — «честный маклер» (ха-ха!) — предложил созвать в Берлине конгресс, дабы скорректировать Сан-Стефанский договор ко всеобщему удовольствию, насколько таковое возможно [775].

— Там будут все! Tout le monde [776]! — Бловиц буквально светился от возбуждения. — Князь Бисмарк в качестве председателя; лорд Солсбери и лорд Биконсфилд — так нам надо приучиться называть теперь месье Д`Израэли; Хаймерль и Андраши от Австрии, Депре и Ваддингтон от Франции, Горчаков и Шувалов от России... Ах, и еще множество других персон из Турции, Италии, Германии... О, это будет величайшая конференция Держав со времен Венского конгресса, и на кону судьба всей Европы — да что там: всего мира!

Я видел, что журналист оседлал своего конька, но не понимал, какое отношение может это иметь ко мне. Бловиц конфиденциально придвинулся, обдав меня чесночным смрадом.

— Будет выработан новый мирный договор. Негоциации будут в высшей степени секретными. За закрытые двери не должно просочиться ни единое слово до тех пор, пока новый трактат не обнародуют. И сделает это, без сомнения, лично князь Бисмарк. — Голос его упал до шепота. — Получится величайшая новость столетия, друг мой, и корреспондент, который вызнает ее раньше остальных, станет первым среди журналистов всего мира! — Округлое румяное лицо Бловица окаменело, а голубые глаза уже не казались невинными. — «Таймс» желает получить этот репортаж... Первый! Единственный! Эксклюзивный!

При каждом слове палец ударял по столу, и я подумал: «Да, такой вполне способен заставить первого мужа своей жены нахлебаться водицы, как пить дать». Потом он откинулся и снова озарился улыбкой.