Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Ах, полюбуйтесь на него! — кричит. — Это не просто всем поездам поезд — это самый наиглавнейший, l`apogee, le dernier cri [858] среди средств передвижения! О, мальчик мой, кто был тот гений, что изрек: «Дайте стране построить железную дорогу, и железная дорога построит страну?» Да что страну — целый континент, весь мир!

Рука журналиста указала на состав.

— Полюбуйтесь, как поезд, который нарекут повелителем путей, готовится к первому своему рейсу! — Он обернулся, улыбаясь мне, в глазах его блестели слезы. — Да, вот мой сюрприз, моя приятная неожиданность, мой petit cadeau для вас, дражайший из друзей: вы будете одним среди избранных, которым суждено стать первопроходцами в этом историческом вояже! Вы и я, `Арри, наряду с горсткой других пассажиров, станем единственными, кто разделит сей опыт! Поколения путешественников будут завидовать тем, кто совершил первый рейс на этом волшебном ковре-самолете железных дорог, имя которому — I`Express Orient [859]!

Название ни о чем не говорило мне тогда, ибо это было лишь начало того, что сейчас, полагаю, стало самым легендарным поездом на Земле. Если честно, я и теперь не склонен питать особых восторгов. Я лично — сторонник пароходов. Они не громыхают и не трясутся, если не брать в расчет качку, а ощущения комфорта и безопасности вполне отвечают чаяниям моей трусливой натуры — когда ты на борту, мир не в состоянии до тебя добраться, а в случае опасности всегда можно юркнуть в шлюпку или доплыть до нее. Поезда я рассматриваю как неизбежное зло. Но поскольку Бловиц просто исходил на нет от восторгов, мне пришлось проявить вежливость.

— Слов нет как признателен, Блов, — говорю. — Как мило с вашей стороны. Поезд, похоже, и впрямь неплох. Для поезда. Но как далеко лежит наш путь, а?

Вопрос выглядел совершенно безобидным, но был оставлен без внимания.

— Неплох? Для поезда? — ухает корреспондент, заламывая руки. — Milles tornades [860]! И так вы называете этот бесподобный train de luxe [861]! Настоящий дворец на колесах, новое слово в искусстве путешествовать? Благодаря моему доброму знакомому Нажельмакеру [862] le haute monde [863] получил возможность переноситься из одного конца континента в другой, наслаждаясь при этом роскошью лучшего отеля, почивая в элегантных и уютных апартаментах, поглощая превосходные блюда бургундского шеф-повара, наслаждаясь безупречным сервисом, дорогими винами и вообще всем самым лучшим! И все это, — торжествующе заключил он, — на протяжении двух тысяч миль от Парижа до Константинополя, и всего за каких-то девяносто часов, что меньше, чем...

— Что? В Константинополь вы меня не затащите!

Бловиц закаркал от смеха, потащив меня за руку за собой.

— Нет-нет, туда еду я, а не вы, шер `Арри! Мне предстоит путешествие по делам, по ходу которого я буду брать интервью у министров и коронованных персон, с великолепным финалом в Константинополе, где я рассчитываю получить аудиенцию у самого султана. О да, это работа Бловица, тогда как вам, — он лукаво переводил взор с меня на поезд и обратно, — предстоит сойти в Вене, в компании венценосной особы гораздо более приятной, нежели турецкий самодержец. Ну, так пойдет, да? Один день и одна ночь в ее очаровательном обществе, после чего — город вальса, токайского, музыки и романтизма, где вы сможете вместе бродить по несравненным берегам Дуная...

Мне наконец удалось ухватить маршрут, уготованный мне новоявленным Куком [864].

— Она на поезде, это вы хотите сказать?

Богемец приложил палец к губам, огляделся и понизил голос.

— Официально нет. Спальные места, приготовленные для дам, остаются незанятыми вплоть до Вены. Однако, — он кивнул в направлении одного из наглухо зашторенных вагонов, — столь высокопоставленную пассажирку, как ее высочество, все-таки разместили. И теперь, мой непоколебимый англичанин, — восклицает журналист, ухмыляясь во все свои жирные щеки, — вы наконец признаетесь, что рады своему приезду в Париж и что маленький презент Бловица пришелся вам по нраву!

Видимо, мой ответ его удовлетворил, потому как он увлек меня к остальным пассажирам, из которых, похоже, все являлись знакомыми журналиста, но на самом деле я не вполне был уверен, что мне нравится этот «petit cadeau». Я прибыл во Францию с целью поотлынивать от службы и поразвратничать в тишине и покое, а вовсе не путешествовать. С другой стороны, мне до сих пор не приходилось бывать в Вене, прослывшей первой среди европейских столиц по части аморальных светских удовольствий, да и круглые сутки уединенной роскоши в компании ее высочества обещали приятную поездку. Последним железнодорожным распутством был вояж с ненасытной миссис Поплевелл по Балтиморской линии в 59-м, и удовольствие было просто на загляденье — пока она не вышвырнула меня из поезда, и мне не пришлось подобру-поздорову уносить ноги от наступающих на пятки куклосовцев. Впрочем, три парки едва ли способны дотянуться до Австрии... А к черту все, с какой стати так трястись [865]? Поэтому я раскланялся с присутствующими, из которых запомнились только прославленный Нажельмакер, босс открывающейся линии, внешностью напоминавший сицилийского разбойника, но воплощенная любезность, и Что-то-с-чем-то-Эфенди — жирный бородач из турецкого посольства. Присутствовали также щелкоперы из разных газет и куча директоров железнодорожных компаний, лягушачьих и бельгийских по большей части. Всего народу собралось человек сорок.

Тут вдруг началась суета и мы гурьбой устремились к вагонам, где кондукторы распределяли нас по купе. Помнится, наше с Бловицем было обозначено номером 151, что странно для такого небольшого состава. Загудели свистки, раздались крики; из окна мы видели, как толпа за барьером горланит «ура» и подбрасывает в воздух шляпы, а чиновники на платформе машут на прощание. Двери закрываются, трах-бум-бах, последний гудок — и над Гар-де-л`Эст повисает странная тишина. Полагаю, заразительный энтузиазм Бловица возымел свой эффект, потому как меня охватило вдруг необычайное волнение. Поезд слегка дернулся, мимо нашего окна проплыла струйка пара, слабо звякнули буфера, под ногами негромко заскрежетали колеса, и вот мы уже скользим, плавно и пока еще неспешно, вдоль перрона. Машущие фигуры последовательно исчезают из виду, вокзал остается позади, и я ловлю себя на мысли: «Да, за свою жизнь тебе довелось поучаствовать в нескольких своеобразных начинаниях — от "золотой лихорадки" сорок девятого до атаки Легкой бригады, и вот еще одно». Бловиц же захлопнул крышку карманных часов и стиснул мою руку, обуреваемый эмоциями — черт, ну и сентиментальный толстячок был этот писака!

— Sept heures et un, precisement, — говорит он благоговейно — L`Express Orient parti [866]!

Насколько я мог судить, парень был пьян без вина, бурно восхищаясь каждой мелочью обстановки купе, приглашая меня полюбоваться обивкой мебели, блестящими панелями, аккуратно пристроенной в углу за дверью миниатюрной раковиной, рядами ламп и кнопок, скрытыми ящичками и полочками, бархатными занавесками и прочим. Буквально через слово с его уст срывалось: «magnifique!», «superbe!», «merveilleux!», а один раз даже «высший класс, черт побери!». И мне не оставалось ничего иного как согласиться. Как бы не обернулось первое мое путешествие на «Восточном экспрессе», оказавшееся также и последним, но этот поезд запомнился мне как самый шикарный из всех, и я порадовал Бловица, сообщив ему об этом [867].