Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Такой роскоши вы не найдете даже в Вене! — восклицает тот. — Кстати, вспомнил: остановитесь лучше в «Золотом ягненке» на Пратерштрассе, нежели в «Эрцгерцоге Карле». Назовите герру Гауптманну мое имя — и он встретит вас с распростертыми объятиями. А кухня у него — просто предел мечтаний! Ah, mais ecoutez! Пока я тут разглагольствую, le diner est servi! Allons, mettons-nous [868]!

Еще очко в пользу «Восточного экспресса»: не успели мы толком отъехать от Парижа, как до отвала набили защечные мешки, и я должен признать, что не мог сказать ни единого слова против блюд, предложенных в пышном обеденном салоне с его розовыми полутонами, белоснежными скатертями, серебром, хрусталем и мгновенным обслуживанием. Бловиц едва не разрыдался слезами обжоры при виде всего этого. Он экстатически наполнял брюхо, приходя в восторг при очередной смене, и упрекал меня за проявленный недостаток аппетита. Я, вообще-то, не дурак по части покушать, но в тот вечер ел и пил умеренно, пребывая мыслями в спальном вагоне для дам, где, согласно моим предположениям, обедала в интимном уединении мадам Кральта. По мне, не годится распухать от переедания, когда труба зовет в атаку.

Впрочем, угощение и напитки возымели свой эффект: страхи мои испарились, и я начал испытывать наслаждение от этих шикарных удобств. Когда Бловиц заглотил последнюю порцию marron glace [869] и с трудом поднялся из-за стола, натужно возводя хвалу шеф-повару, мы, прежде чем пойти каждый своим путем, вышли на небольшую наблюдательную платформу, покурить. Он сообщил мне номер купе, занимаемого мадам в вагоне для дам, и с многозначительной усмешкой присовокупил, что, похоже, номер 151 до утра останется в безраздельном его пользовании.

— Вряд ли вы соизволите присоединиться к экскурсии по Страсбургу, в который мы прибудем в пять часов пополуночи, — съехидничал журналист. — О, я-то приму участие — что еще остается для le pauvre Blowitz [870], да и все равно волнение не даст мне уснуть! Ах, друг мой, какое путешествие! Даже не верится! Страсбург, Вена, Будапешт, Бухарест... Мы минуем их все, эти жемчужины Европы, чтобы в итоге увидеть Босфор, Золотой Рог! Не стоит ли мне предложить вам проделать весь путь целиком? Но нет. Наверное, к лучшему, что вы сойдете вместе с ее высочеством в Вене — только ближайшие доверенные Нажельмакера знают о ее присутствии, но вряд ли удастся хранить секрет после того, как присоединятся другие леди, а нам ведь слухи ни к чему, да? — Блов приставил палец к раскрасневшемуся от выпивки носу. — Мальчик мой, желаю вам приятного приключения... Ах, еще одно: выдавая нашу маленькую тайну, не называйте Каприз по имени — оно должно остаться конфиденциальным навеки. Ну а теперь дайте вас обнять! — И он притиснул меня к себе настолько близко, насколько дозволял похожий на бочонок живот. — Мы еще свидимся до Вены. A bientot [871]!

И он жизнерадостно потопал в салон, я же докуривал сигару, наблюдая за темными лесами и полосками полей, проносящимися мимо на скорости тридцать миль в час. Затем я неспешно проследовал через салон, где Бловиц и остальные явно намеревались славно покутить — судя по гомону и смеху, веселье вряд ли закончится до утра. В нашем купе служащие застилали кровати, расположенные одна над другой, как на корабле. Возможно, Бловиц или Нажельмакер предупредил их отворачивать носы, но ни один из лакеев даже не глянул, когда я вышел в тамбур, отделяющий наш вагон от дамского, и оказался в длинном пустом коридоре, тянувшемся вдоль дверей незанятых купе вплоть до перехода в передний багажный вагон.

Здесь было гораздо тише, слышался только перестук колес да поскрипывание сцепок. Номер на ближайшей двери дал понять, что апартаменты мадам расположены в дальнем конце, и я задержался под тусклой лампой, освещающей незанятый стул проводника, обмозговывая тактику. Ситуация, как понимаете, была в новинку даже для такого стреляного воробья, как ваш покорный слуга: как подкатить к гордой красотке, каковая, возможно, и готова пуститься с тобой вскачь в обмен на информацию, но которую ты никогда не встречал прежде? В конечном счете, вопрос этикета, но я никак не мог припомнить аналогичного случая. Можно пожаловать к ней на манер благородного рыцаря, исполненного куртуазности и благородства Флэши, и позволить ей изобразить (?) добровольную сдачу, тем самым уважая условности и продлевая забаву. Или завалить с вальяжным: «Здрасьте, мадам, хорошая погодка, не правда ли? Ну-ка, раздевайтесь!» — Вариант, отлично сработавший с маленькой герцогиней Ирмой... Впрочем, с ней мы не были совсем незнакомы, повстречавшись на собственной нашей свадьбе. Припоминая высокомерную мину и царственную осанку принцессы, я подозревал, что убедить ее добром окажется довольно нудным занятием, с другой стороны, дама слишком крупна, чтобы использовать грубый напор, да еще в ограниченном пространстве спального купе... Да уж, дилемма. Чем больше я размышлял, тем сильнее распалялся, поэтому, решив сыграть как карта ляжет, проследовал по раскачивающемуся коридору и постучал в ореховую дверь.

— Wer ist es [872]? — раздается женский голос.

Зная немецкий в пределах, значительно превышающих словарный запас среднестатистического иностранца, я отвечаю, что это Флэшмен, ein Englander und ein Edelman [873], а также приятель Бловица. Тут в купе поднимается суета, следует быстрый обмен приглушенными репликами, резкий грохот упавшей посуды, строгая выволочка на каком-то среднеевропейском языке. Наконец, из купе появляется смазливая веселушка-служаночка с подносом, уставленным тарелками. Девушка уже вышла, когда из-за двери вдруг высовывается унизанная перстнями рука и ловко хватает с подноса бутылку. Дверь захлопывается, горничная, хихикнув, украдкой бросает на меня взгляд и скрывается в соседнем купе. Подумав, что это все служит добрым предзнаменованием, я слышу, как голос, недавно задававший выволочку, начал было произносить «Herein!», но тут же поправился: «Войдите!» Что я и сделал, узрев пред собой Ее В Высшей Степени Королевское Высочество Принцессу Кральту при полном параде, со знаками царственного достоинства и в великолепной соболиной мантии, ниспадающей до самого пола.

Я, наверное, обратил бы внимание на некоторую неуместность подобного наряда в столь поздний час, если бы мог отвести глаза от продолговатого лошадиного лица, обрамленного спускающимися на плечи прядями светлых волос, холодных голубых глаз, презрительно глядящих поверх породистого носа, полного чувственного рта, белоснежной ручки, придерживающей мантию под несколько острым подбородком. Другая рука была покровительственно выставлена вперед, подставляя пальцы для поцелуя — создавалось впечатление, что гордая северная богиня снизошла до того, чтобы заметить ничтожного смертного червя, копошащегося у нее под ногами. Я покорно чмокнул, отметив про себя, что хотя ее нельзя сравнить по красоте с Монтес или Элспет, или Ехоналой, или еще дюжиной прочих, Бловиц был прав: «магнетизма» в ней имелось хоть отбавляй, вполне, чтобы вызвать обожание у него и ему подобных — ха, на миг я сам ощутил благоговение... Но мигом насторожился, размышляя: «Будь начеку, старина, она слишком хороша для настоящей, и вопреки всей своей царственной стати и надменности вполне может оказаться подделкой ценой в пару шиллингов; следи за ней, как коршун... Но можешь утешаться этой пухлой нижней губой и чувственностью, с которой дама позволяет тебе мусолить ей пальчики — верные признаки того, что при правильном обращении она способна отдаваться, как похотливая кошка». (Я всегда подмечаю такие признаки — есть у меня такой дар.)