Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Расчет выспаться всласть не оправдался, поскольку мне привиделся один из тех странных ярких снов, во время которых тебе кажется, что ты проснулся, потому как обстоятельства видения те же самые, при которых ты отправился почивать. Я лежал в койке «Восточного экспресса», совершенно голый под своей простыней, а за окном мелькали залитые осенним солнцем сельские пейзажи. Совсем рядом разговаривали двое:

Кральта и какой-то англичанин, который, как я понял, являлся выходцем из частной школы, так как, хотя говорили на немецком, в его речи проскальзывал соответствующий жаргон, да и этот nil admirari [886] тон не оставлял сомнений. Видеть я их не мог, и сам разговор был очень странный, ибо собеседники вели беседу с вульгарной свободой, совершенно не вязавшейся с принцессой Кральтой. Она говорит, что, ясное дело, занималась со мной любовью дважды; мужчина смеется и обзывает ее шлюхой. Кральта небрежно отмахивается — ничего, мол, подобного, она просто распутница, а он-де просто ревнует. Парень отвечает, что если бы он ревновал ко всем ее любовникам, то давно бы уже вышиб себе мозги, и это заявление сильно позабавило обоих.

Потом голоса приблизились. Кральта говорит: «Интересно, как он все воспримет?» Мужчина ей в ответ: «У него нет выбора». Она продолжает: «Он может быть опасен». А ее собеседник произносит любопытную вещь: что любой-де человек, при имени которого Бисмарк скрежещет зубами, просто обязан быть опасным. Тут сон оборвался, и я, видимо, провалился в забытье, потому как, когда очнулся, обнаружил себя лежащим в своей койке, однако с ощущением, что нечто идет не так... Почему я не чувствую ног, и что это за тип сидит в кресле, покуривая черную папироску в янтарном мундштуке? Я попытался сесть, но не смог, а он вскочил на ноги и усмехнулся. Конечно, это же тот самый молодой бульвардье, которого я видел на вокзале в Страсбурге! Но какого черта он делает здесь, и что случилось с моими ногами?

— Возвращаемся к жизни? — восклицает франт. — Ну, не дергаемся! «Будь полекше», как сказал один ирландец, «а коль не можешь, будь полекше наскока сможешь». Вот, глотните-ка.

Резкий вкус минералки прочистил если не мозги, то хотя бы пересохшее горло.

— Лучше, да? Так-так, теперь потихоньку к делу! Кто я такой, где милашка Кральта, что происходит, как поживает ваш патер и так далее? Все в свое время, приятель, — хмыкает незнакомец. — Сдается, после моего рассказа вам потребуется кое-что покрепче минералки. Не берите в голову — все в порядке, и как только вы придете в себя, мы отобедаем в обществе ее высочества. Ну и повезло вам, осмелюсь сказать. Она прям тигрица, правда? Несколько резковата на мой вкус, но с этими королевскими особами приходится соблюдать приличия, да? — весело спрашивает этот чокнутый. — Закурить не желаете?

Я снова попытался подняться, кое-как опираясь на руки, но безуспешно. И тут недавний сон обрушился на меня, наполовину прояснившись, и по онемению в членах я догадался, что это не обычное пробуждение: должно быть, Кральта, проклятая ведьма, подсыпала мне что-то в кофе, и это было вовсе не видение, а реальность, и разговаривала она ни с кем иным, как с этим ублюдком. И речь шла... обо мне. И о Бисмарке...

— Не дергайтесь, черт побери! — рявкает молодой хлыщ, остановив меня рукой и ухмыльнувшись. — Сами знаете, что ничего не выйдет! Прежде всего, ноги еще некоторое время не будут вас слушаться, и даже если послушаются, вы голый, как яйцо, а снаружи чертовский холодрын, и делаем мы сорок миль в час. К тому же, — продолжает он успокаивающе, — коли попытаетесь покинуть поезд, я буду вынужден предпринять кой-какие резкие меры. Ясно?

Мой глаз не уловил движения его руки, но в ней вдруг появился небольшой двуствольный пистолет, нацеленный на меня. Потом незнакомец убрал оружие и закурил сигарету.

— Так что наберитесь терпения, будьте паинькой — и в свое время все узнаете. Точно не хотите подымить? Нет никаких причин для беспокойства, чес-с слово. Вы среди друзей... ну, по меньшей мере, соратников, и в мои задачи входит быть вашим ти-джеем и присмотреть, чтобы с вами все было в порядке, ладненько?

Знаете, при всем моем перепуге и удивлении, именно эти словечки из школьного жаргона, такие уместные в его манерах и речи, но совершенно не вязавшиеся с обликом, дали мне ключ. Этот парень не мог учиться в частной школе, никак не мог — такие правильные лица, намекающие на земли к востоку от Вены, в Англии столь же в диковинку, как китайские физиономии. Нет-нет: совершенно прямой нос, резко очерченные губы, слегка раскосые голубые глаза — если этот малый не из Центральной Европы, можете назвать меня идиотом.

— Ти-джеем? — прохрипел я.

Он рассмеялся.

— Ага. Наставником, учителем и другом. Объясню, че к чему. Как вы их называли у себя в Рагби? Я-то сам из Уикхема — причем благодаря вам, хотите верьте, хотите нет! Но это факт!

Потешаясь над моим недоумением, юноша выпустил клуб дыма, и ощущение, что я видел его раньше, кольнуло меня еще сильнее, чем прежде: эта полунасмешливая улыбка, и вообще эдакая вальяжная, с вызовом, манера вести себя. Но где? Когда?

— О, вы шибко впечатлили моего сатрапа — заявляет хлыщ. — «Будешь учиться в английской школе, сынок, — говаривал он мне. — Адское местечко, судя по всему: кормят гадостью, которую сибирский мужик в рот не возьмет, такие дикие нравы поискать даже в Конго, зато, как я понимаю, с тамошним образованием ничто не сравниться — пожизненный курс подлости, уплотненный в шесть лет. Не удивительно, что англичане правят миром. Ха, кабы я закончил Итон или Хэрроу, то слопал бы этого Флэшмена с потрохами!» Вот что говорил мой сатрап!

Это было невероятно.

— Кто-кто? Сатрап?

— Он самый, папаша мой! Вы с ним были одно время спарринг-партнерами... О, давным-давно, за сто лет до моего рождения! Он никогда не рассказывал о случившемся, но почитал вас классным парнем. «Наткнешься если когда на Флэшмена... Лучше бы не надо, конечно, но если так получится, гляди в оба, ибо Гарри забыл больше уловок, чем ты за всю жизнь выучил, — говорит он мне как-то. — Самый любимый его трюк — притворный страх. Не верь ему, сынок, потому как именно в этот миг он обращается вдруг тигром». Помнится, при этих словах батюшка потрогал шрам на лбу. Не ваша ли работа, часом?

И чтоб мне провалиться, если в глазах его не блеснуло восхищение.

— Знаете, вы просто обязаны все мне рассказать про то, что было! — продолжает юнец.

За несколько мгновений перед тем сердце у меня екнуло. Парализованный ужасной догадкой, я мог только безмолвно таращиться на него.

— Боже мой! Неужели вы...

— Руперт Виллем фон Штарнберг! — заявляет он, протягивая руку. — Но вы можете звать меня просто Билл!

Наверное, лучшей надгробной похвалой незабвенному Руди фон Штарнбергу является признание, что первым моим импульсом при встрече с его отпрыском было метнуться к ближайшему стоп-крану и во все горло заорать: «На помощь!» Было время, когда я сделал бы и первое и второе, но когда тебе переваливает за пятьдесят, ты либо обретаешь навык загонять свой страх в бутылку, не подавать вида и шевелить мозгами как проклятый, либо... Либо тебе не удалось бы дожить до пятидесяти, маллум [887]? Я понятия не имел, какого дьявола тут затевается или ради чего, но слышал имя, угрозу и видел «дерринджер» в его руке. Неудивительно, что он показался мне знакомым: несколько выше, челюсть длиннее, прямые каштановые волосы вместо кудрей, чисто выбрит, но ошибки быть не могло. Сын Руди... Боже, опять этот Руди!