Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Из этого вытекало одно. К чему бы этот треклятый заговор ни вел, мое участие в нем должно свестись к срочной необходимости покинуть дьявольский поезд, причем джилди [888]. Быть может, вам его угроза показалась бы смешной — как, на цивилизованной железной дороге, доставляющей респектабельных пассажиров сквозь сердце мирной Европы? Но только не мне — я знал эту семейку.

Однако требовалось время, чтобы поразмыслить и найти выход, поэтому я позволил ему стиснуть мою полубесчувственную ладонь и благосклонно принял уверения в горячем желании увидеться со мной. Это был, если хотите, нокдаун — Руди принадлежал к числу опаснейших врагов, с которыми когда-либо пересекалась моя дорожка, и едва не прикончил меня в подземелье Йотунберга. Теперь объявляется этот мерзавец и заявляет, что нам предстоит стать хорошими компаньонами... Ага, а Руди разве был не такой же: отчаянный сорвиголова, который дружелюбно подмигивает тебе, похлопывая по плечу, а тем временем готовится воткнуть нож в спину?

Старясь выиграть время, я пробормотал какую-ту чушь насчет того, что не знал о женитьбе Руди. Молодой Штарнберг от души рассмеялся.

— Ему пришлось, когда я появился на свет в шестидесятом. Вы знали мою матушку — Хельгу Кошут, в ваши дни она была фрейлиной у герцогини Штракенца. Мне доводилось слышать ее разговоры про вас, но ни слова о главном. Хранила тайну, как и сатрап.

Неудивительно — кто же станет убаюкивать младенчика рассказами про подлог и убийства? Я помнил Хельгу — миловидное рыжеволосое создание, вокруг которого Руди увивался тогда в 48-м. Видимо, его чувство оказалось более постоянным, нежели я мог предполагать. И вот теперь плод их союза наблюдает острым, как шпага, глазом, за тем, как я разминаю осторожно руки и возвращающиеся к жизни ноги. Оценивая разделяющее нас расстояние, я поинтересовался, который час.

— Только что перевалило за полдень — через полчаса должны прибыть в Мюнхен. Только не пытайтесь делать резких движений, порываясь исчезнуть отсюда. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Уверен, десять лет в баварской тюрьме придутся вам совсем не по вкусу. Это будет похуже Рагби, смею уверить. Да-да, — продолжает хлыщ, упиваясь собой, — из достоверного источника — лично от Бисмарка, коли на то пошло, — я знаю, что до сих пор существует ордер на арест некоего Флэшмена, подданного Великобритании, по обвинению в изнасиловании некоей баронессы Пехман в доме по Каролинен-плац в Мюнхене, имевшем место тридцать пять лет тому назад. Удивительно, как податливы эти юные повесы на прелести...

— Это ложь! Проклятая бессовестная ложь! — вырвалось у меня в приступе гнева и ярости. — Это была ловушка, подлый заговор, состряпанный этой свиньей Бисмарком, Лолой Монтес и той жирной мерзкой шлюхой...

— Так вы и сказали следователю, некоему герру Карьюсу. — Виллем извлек из-за пазухи папку. — Странно, но он почему-то не поверил вам. Конечно, нашлось несколько свидетелей, включая саму жертву и...

— И эту вероломную крысу в лице вашего папочки!

— Вы прямо угадываете мои слова. Да, их должным образом оформленные показания были приложены к делу и были бы использованы в суде, кабы вы не сбежали. Впрочем, дело легко может быть возобновлено.

Сбежал, скажет тоже! Был втянут в штракенский кошмар... Я чувствовал себя так, будто меня пнули в живот, ибо его слова были правдой, хоть я уже и думать забыл про этот случай.

Правдой хотя бы в том, что эти негодяи выдвинули против меня ложное обвинение, приперли к стенке угрозой сгноить заживо в тюрьме. И наверняка сохранились свидетельства, доказывающие мою вину в том, что я изнасиловал эту жеманную хрюшку... Ха, да у нас ведь все только началось, да и она все душой была за...

— Баронесса, к вашему сведению, находится в добром здравии и горит желанием выступить в суде. Я, кажется, говорил про десять лет? О, эти баварцы народ строгий — вам вполне может светить пожизненное.

— Вы не посмеете! Неужто вы держите меня за ничтожество, которое можно притащить в какой-то поганый иностранный суд по сфабрикованному обвинению? Господи, вас ждет разочарование! У меня имеется определенный вес, и если вы полагаете, что британское правительство станет спокойно смотреть, как какой-то паршивый, продажный...

— Отчего же нет?.. — Юнец порылся в бумагах. — Ага, смотрело же оно целых двенадцать месяцев, которые отсидел за решеткой полковник Валентайн Бейкер. Этот офицер, насколько понимаю, тоже являлся несокрушимым героем империи, и все его преступление заключалось в том, что он, путешествуя в купе поезда, поцеловал девушку и потрогал ее за коленку. Должен признать, — хмыкает Штарнберг, — что чем больше я служу Бисмарку, тем сильнее восхищаюсь им. Тут рассказано все. — Он постучал по папке. — Я имею в виду, как вы будете юлить и как заткнуть вам рот. Я слыхом не слыхивал про этого Бейкера... Бог мой, штанишки, оказывается, расстегнулись на портсмутской линии... Что еще? Сейчас скажу. Мы даже способны выдвинуть против вас еще одно обвинение — в непристойном посягательстве во время поездки на «Восточном экспрессе», с Кральтой, рыдающей на скамье для потерпевших! Как думаете, это облегчит вам положение на суде?

Он с притворным сожалением покачал головой.

— Боюсь, вы крепко влипли, старина Гарри.

Вопреки всей своей браваде я это понял с того самого момента, как всплыло имя Пехман. Они спеленали меня по рукам и ногам, сволочи: этот ухмыляющийся подонок, его хладнокровная сообщница... и Бисмарк. Кому бы еще пришло в голову извлечь из нафталина древнее лжесвидетельство, чтобы заставить меня... Но что им нужно, черт побери? Должно быть, я выглядел как вытащенная на берег рыба, потому как Виллем ободрительно подмигнул и похлопал по краю койки.

— Но не стоит переживать — этого никогда не случится! Это последнее, чего мы хотим. Конечно, какой нам прок, коли вы будете в кутузке? Про дело Пехман я упомянул, только чтобы дать вам понять, что будет, если... Но знаете, — продолжает он дружелюбно и деловито, — не хотите ли услышать, что нам нужно от вас? В наших намерениях нет ничего дурного, клянусь. Напротив, это чертовски доброе дело.

Виллем встал.

— Насколько могу судить, вы уже чувствуете себя лучше, если не душой, так телом. Ноги как новенькие, да? Ага, я заметил! — и он ухмыльнулся той нахальной штарнберговской улыбкой, от которой у меня похолодело внутри. — В таком случае я прогуляюсь по коридорчику покуда вы напялите свои вещички и отольете. Побриться, боюсь, покуда не получится — я на всякий случай убрал бритву в свой саквояж. Потом мы слегка перекусим и обмозгуем наше дельце.

Он весело кивнул и вышел.

Не могу поведать вам, что чувствовал, пока с трудом вставал с кровати и одевался, потому как и сам не помню. Меня ухватили за живое, причем накрепко, поэтому не оставалось ничего иного, как отбросить праздные сожаления и исходить из того, что знаю. А знал я следующее: