Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Елизавета родила Францу-Иосифу трех дочерей и сына, Рудольфа, вошедшего в историю исключительно в качестве главного действующего лица трагедии в Майерлинге, где в 1889 г. он покончил с собой и убил свою любовницу. Девять лет спустя Елизавета была заколота в Женеве фанатиком-антимонархистом. Ей к тому времени исполнилось шестьдесят.

[См.: Анриде Вейндель «Истинный Франц-Иосиф» (1909); Фрэнсис Гриббл «Жизнь императора Франца-Иосифа» (1914); Гордон Брук-Шеперд «Закат монархии» (1987); А. де Бург «Елизавета, императрица австрийская» (1899); Эндрю Синклер «Жертва славы» (1998).]

— Послушайте, Флэшмен, — говорит принц Уэльский, выглядя каким-то загнанным и грызя сигару, словно плитку жевательного табаку, — вы должны помочь мне выпутаться из этого дела! Один Бог знает, что скажет матушка!

На это я мог ответить, что она много уже чего не сказала. Когда ты — королева, известная незапятнанной репутацией, чувством долга и высокими моральными принципами, а твой сын — законченный бездельник, который считает потраченной зря каждую минуту, когда он не ест, не пьет, не вытягивает деньги из богатых подхалимов и не ухлестывает за всем, что носит юбку, тебе простительно стать придирчивой. Ха, однажды Виктория поделилась с Элспет, что намерена пережить своего отпрыска, потому как тот недостоин быть королем, вот так. Но в данной конкретной ситуации, которую я с большим трудом уяснил из его сбивчивого рассказа, мне было совершенно невдомек, из-за чего такой пожар: сам-то принц вроде как ни в чем не замешан. И все же он грыз свою сигару и дергался, как передрейфивший Фальстаф.

Мы остались одни и принц был слишком встревожен, чтобы помнить о своем статусе, поэтому я усадил его в кресло, налил бренди с содовой, раскурил новую сигару, подождал, как вышколенный лакей, покуда он прокашляется, и предложил спокойно и подробно как на духу изложить проблему сердобольному старине Флэши.

— Да я ведь уже все сказал! — рявкает принц, сопя и утирая свиные глазки. — Это в высшей степени неприятная история. Говорят, что Билл Камминг жульничал в баккара!

Именно это, как мне показалось, произнес он в первый раз, а я подумал, что ослышался. Но сейчас принц выглядел вполне трезвым и рассудительным, хотя и взволнованным.

— Вы имеете в виду прошлой ночью, сэр? В бильярдной?

— Да, черт возьми. И позапрошлой тоже! Да вы же были там, проклятье!

Верно, был — заходил время от времени, дабы убедиться, что моя пустоголовая женушка еще не снимает с себя бриллианты и не кричит «Банк!», но сам не играл. Должен заявить, что баккара — одна из самых тупых среди карточных игр (недаром Элспет ее так любит), в которой полудурки усаживаются вокруг большого стола и банкир раздает по две карты тем, кто справа, потом слева, потом себе. Задача — получить со своих двух карт сумму предельно близкую к девяти; если вам приходят две двойки, вы просите третью карту в надежде на четыре или пять, той же привилегией обладает и банкир. Если наибольшее количество очков у него, он выиграл, если у вас — выиграли вы. Бесконечная забава, дорогие мои, при условии, что вы умеете считать до девяти, и если ей далеко до шахмат, то хотя бы сама ее простота не оставляет простора для ловких рук. Вот почему я и не поверил его жирному высочеству.

— Жульничал? В баккара? Нет, сэр, это невозможно, — отвечаю я ему. — Разве что вы банкир, да и тогда, при игре четырьмя колодами — больше двух сотен карт — надо быть сущим демоном мухляжа. Даже не думаю, что когда-нибудь видел такое, — я задумался. — Нет, даже на Диком Западе. Баккара у них, заметьте, не в ходу — все больше двадцать одно да покер...

— К черту покер! — хрипит принц. — Он жульничал, говорю же вам — а банковал-то я!

Если поразмыслить, то так оно и было оба вечера, и на какой-то момент мне подумалось: не дергал ли он сам снизу колоды, а теперь сваливает на другого — истинно королевский стиль. Но нет, чепуха — у него духу не хватит на такое.

— Позвольте кое-что прояснить, сэр... Вы сказали, что Гордон-Камминг жульничал. Кто же, проклятье, обвиняет его в этом?

— Ковентри и Оуэн Уильямc. Сомнений нет: сам я ничего такого не заметил, но они абсолютно уверены.

Поскольку один был глухим пэром, а другой — генерал-майором из Уэльса, я не стал бы придавать большого веса их утверждениям.

— Они говорят, что видели, как он мухлюет?

— Нет-нет, не они — это жуткие Уилсоны, которые младшие — ну, дети нашего гостеприимного хозяина, черт возьми, все четверо или пятеро. А еще этот невыносимый Грин и даже две леди... все засекли его! — Он хлопнул по коленке и почти дожевал сигару. — И как только я дал убедить себя приехать в этот треклятый дом? Это послужит уроком для меня, Флэшмен, скажу без утайки — слыхали вы когда-нибудь более ужасную новость?

— Если допустить, что это правда, сэр, то как, по их мнению, он мухлевал?

— Ну, добавлял фишки к ставке после того, как объявляли очки, если удача оказывалась на его стороне, и убирал, если проигрывал. Они видели, как он это проделывал оба вечера подряд, когда я, — раздался стон, — держал банк!

Чем больше я слушал, тем нелепее все казалось. Сам я не великий игрок, а уж для мухляжа мне и подавно не хватало ловкости и нервов, но в свое время многое довелось повидать: стад-покер в конюшне Абилина в Техасе с револьверами и золотым песком, выложенным на попону; наполеон на австралийских просторах от Балларата до Залива; блэкджек со ставкой в пенни в загородной резиденции политика (когда Д`Израэли банковал, а мерзкий червяк Брайант, чтоб ему сдохнуть, подсунул мне тайком тузов в карман). Я наблюдал шулеров за работой с запасными колодами, подрезанными уголками, крапом и начиненными всевозможными приспособлениями рукавами, и можете поверить мне на слово: последнее место на земле, где я посоветовал бы передернуть или смухлевать со ставками — это в гостиной приличного английского дома — там вы и пяти минут не продержитесь. В чем, как получается, убедился и Гордон-Камминг.

— И в тот момент никто ничего не сказал?

— Ну... нет, нет. — Его высочество очумело заморгал. — Никто ничего... все эти леди... жуткая сцена, которая неизбежно должна была последовать... — Он помахал сигарой. — Но свидетели чувствовали, что не могут молчать, поэтому поговорили с Уильямсом и Ковентри, а те рассказали мне — едва не простонал Берти. — Сегодня перед обедом. С какой стати им взбрело в голову вовлечь меня в это мерзкое дело, ума не приложу. Как все скверно!

Пустое сотрясание воздуха, разумеется. Будучи принцем Уэльским, первым джентльменом Европы (спаси, Господи!), он выступал в данном случае в качестве звезды и предводителя благородной толпы, собравшейся в Йоркском поместье Трэнби-Крофт посмотреть на Донкастерские скачки, и должен был прекрасно понимать, что любой неблаговидный поступок члена этой компании вроде шулерства неизбежно ляжет пятном на его китель. Я тактично напомнил об этом и добавил, что ни на минуту не готов поверить в историю с жульничеством. Имеет место ошибка или недопонимание, заверил я его.