Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Обвинение, изложенное так, в деталях, выглядело весомо, пришлось мне признать, и в поросячьих глазках принца блеснуло торжество.

— Вот видите, Флэшмен — два свидетеля, причем один — его собственный однополчанин! И оба уверены, что не ошиблись!

— А вы сами ничего не заметили, сэр?

— Абсолютно. Я был слишком занят с картами и банком.

Это верно, занят. Но было еще нечто чертовски странное, что свидетели явно проглядели.

— Если Камминг жульничал, — продолжаю я допрос, — то какого дьявола он использовал яркие фишки — красные пятифунтовые? — Я указал на шкатулку. — Гляньте, их за милю видно! А чтобы сделать их еще заметнее, наш злодей кладет их на белую бумагу! Провалиться мне на месте, сэр, даже если он хотел попасться, то не мог придумать лучшего способа!

Это собравшиеся объяснить не могли, а Берти воскликнул раздраженно, что я вполне могу быть прав, но какого бы цвета не были эти проклятые фишки, Камминг явно мухлевал со ставками, и что, мол, прикажете нам делать, а?

Я ответил, что выслушал историю молодого Уилсона и Ливетта, но что говорят остальные трое? Уильямc заявил, что после первого вечера Уилсон поведал своей матери о том, что они с Ливеттом видели; проинформированы были также сестра Уилсона и ее муж, парень по имени Лайсет Грин. Все они договорились не спускать глаз с Камминга вечером следующего дня, во вторник. Молодой Уилсон организовал, чтобы для игры использовали длинный стол в бильярдной, который застелили сукном и провели мелом линию, за которую игроки должны были класть фишки. Им казалось, что так Камминг не решится на подлог. Я не верил собственным ушам.

— Они с ума сошли? — говорю. — Будучи уверены, что имеют дело с шулером, они готовятся играть опять и шпионить за ним? И им даже в голову не приходит поделиться с хозяином дома или с кем-то из старших?

Ковентри потупился, Берти же принялся бурчать про жуткое состояние современного общества, о безмозглых выскочках, не имеющих понятия и про то, какой он был дурак, отправившись за сто миль в это треклятое место и т.д и т.п. Уильямc заявил, что миссис Уилсон стремилась любой ценой избежать скандала, а если бы они не стали играть, это выглядело бы странно, поползли бы слухи и далее в том же духе.

— Ладно, что случилось вечером во вторник? — спрашиваю я. — Его снова видели жонглирующим фишками?

— По меньшей мере дважды, — отвечает Уильямc. — Мы заметили, как Камминг толкнул через линию десятифунтовую фишку, когда его высочество объявил баккара банка.

Это значило, что банкир проиграл.

— Во втором случае, он воспользовался карандашом, чтобы подпихнуть пятифунтовую фишку, увеличив с двух до семи фунтов свою ставку, которую я, — уныло продолжает Уильямc, — ему и оплатил, будучи крупье.

— Но сами вы ничего необычного не заметили?

— Нет... хотя помню, как во время одной из раздач — не могу сказать какой — Камминг сказал его высочеству: «Здесь еще одна десятифунтовая, сэр». Из чего я заключил, что это был тот самый случай, когда он сыграл... ну, не по правилам.

Да, этот Уильямc был из числа благопристойных ослов, которые избегают называть вещи своими именами.

— Я отчетливо помню, как посоветовал ему класть ставку так, чтобы я мог ее видеть, — говорит Берти. — Но никаких подозрений у меня не зародилось.

— Кто сидел рядом с ним в тот второй вечер?

Ковентри вздрогнул.

— Ну, моя жена, леди Ковентри. Но я уверен, что на одну или две раздачи она уступала свое место леди Флэшмен. Так ведь, Уильямc?

— Ну да, точно, — подтверждает тот, поворачиваясь ко мне. — Я теперь припоминаю: Камминг давал вашей жене советы по поводу ставок. — И криво улыбается. — Они так веселились, знаете ли: она была... ну, насколько понимаю, леди Флэшмен не слишком сильна в игре, и он помогал ей.

— Не думаю, что она заметила неладное, — горько говорит Берти.

Я знал, что он имеет в виду: надень даже Камминг черную маску и прикажи им вывернуть карманы, угрожая пистолетом, Элспет сочла бы это за забавную шутку.

— Ну вот, Флэшмен, — провозглашает Берти. Он рухнул в кресло, олицетворяя собой раздраженное беспокойство. — Теперь вам известно столько, сколько нам. Это не лезет ни в какие ворота: кто-кто, но Гордон-Камминг... — Принц сокрушенно пожал плечами. — Но сомнений не остается... так ведь? — Он почти жалобно воззрился на Ковентри и Уильямса. — Свидетели вполне уверены в том, что говорят?

Уверены дальше некуда, заверили те его, и тогда я задал вопрос, который мог прийти в голову только человеку моего склада:

— А вы ручаетесь, что они не врут?

Ответом стали возмущенные вопли, размахивание рук и все такое.

— Конечно, не врут! — рявкает Берти. — Святые небеса, приятель, кому взбредет на ум изобретать такую чудовищную историю?

— Вроде идеи Билла Камминга сжульничать ради пары совов [1017], — напоминаю я ему. — Но тут получается одно из двух: виноваты либо они, либо он. Если только Ливетт и молодой Уилсон не набрались и не начали видеть, чего не было.

— Боже, Флэшмен! — встревает Уильямc. — Есть ведь и другие свидетели, наблюдавшие за ним на второй вечер! Неужели вы полагаете, что миссис Уилсон или миссис Лайсет Грин могли...

— Нет, генерал. Просто мне известно, насколько часто люди видят то, что хотят видеть. И я не сомневаюсь, что обе леди и Лайсет Грин наблюдали прошлой ночью за Каммингом, будучи убеждены со слов других, что он — шулер. Так вот, — продолжаю я, перекрывая их протесты и реплику Берти, что это чушь, — воля ваша, но я продолжаю утверждать, что Камминг не схвачен за руку достаточно крепко, чтобы убедить меня... Но ему не избежать кучи неприятных вопросов, согласен.

Я перевел взгляд на Берти.

— И раз ваше высочество оказало честь спросить у меня совета, я покорнейше рекомендую вам лично допросить с пристрастием всех пятерых обвинителей и самого Гордон-Камминга прежде, чем слухи распространились дальше.

Поскольку предложение проистекало из элементарного здравого смысла, вознаграждением за него стал набыченный вид, сердитый взгляд и рык королевской особы, поэтому я почел за лучшее откланяться и вышел, оставив трех мудрецов таращиться друг на друга и хором блеять «что же нам теперь делать?» — пять слов, служащие идеальным девизом любой катастрофы. Я слышал их в Кабуле перед отступлением, в Канпуре, на высотах у Северной долины при Балаклаве, и не готов поклясться, что кто-то не твердил их, покуда мы прокладывали свой путь по склону Жирных трав, следуя за Дж. А. Кастером, да покоится с миром его тупая башка. Никто, как водится, не знает ответа, все растерянно переглядываются до тех пор, пока старший по званию (в данном случае — добрый принц Эдуард) не примет в панике решения, неизменно оказывающегося ошибочным.