Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Обо всем этом я думал, катая шары по зеленому сукну, и вспоминал все, что приключилось в Трэнби за два дня, которые мы тут находились, то есть с понедельника. Усадьба представляла собой типичный сельский дом денежного мешка, судовладельца по фамилии Уилсон. Местечко, как можете представить, не для сливок общества, но для Донкастера вполне приличное; по средам устраивались скачки, и если, по меркам язвительного света, хозяин Трэнби и его друзья рассматривались как второй сорт, то принц Берти, парень вульгарный, чувствовал тут себя как дома. Недостатка в обычных своих прихлебателях вроде Камминга или Сомерсета он не испытывал, клика Уилсона ходила перед ним на задних лапках, а еда, вино и удобства, как водится в большинстве буржуазных домов, были выше всяких похвал — не то что в этих промозглых баронских особняках, где суп попадает на стол ледяным, после того как страдающий подагрой лакей проковыляет с ним полмили, а пружинные кровати вышли из моды еще во времена Ричарда III. У Уилсонов было уютно и почти весело, молодежь развлекалась, не доставляя неудобств, Берти вел себя приветливо и любезно, и некоторое однообразие вполне скрашивалось комфортом.

Элспет оказалась в своей стихии: в первый вечер она поражала всех своими прелестями, прикрытыми парижским нарядом, вызвавшим завистливые похвалы дамской бригады, а также одобрительное «хрю» и сальный взгляд Берти. Влезть в платье стоило ей немалых усилий, даже при моей помощи, но когда это удалось, она уже ничуть не походила на бабушку, как полагалось ей по годам. Играли свою роль подкрашенные волосы и белизна ухоженной кожи, но прежде всего то радушное, самодовольное обаяние, которого она не утратила и поныне — а ведь теперь ей уже скоро девяносто! О да, Элспет наделена бесценным даром радовать и веселить людей — о, она чертовски забавна, когда хочет, просто высший класс, что особенно удивительно, поскольку в мозгу у нее явно одна извилина, да и та прямая. «Никогда ее не встречал, но уже очарован», — говаривал Палмерстон. Да, есть у нее талант делать людей счастливыми.

Она околдовала Берти, сидевшего рядом с ней за обедом, привлекла своей милой болтовней восхищенное внимание остальных мужчин и, к моему изумлению, даже обменялась любезностями с Гордон-Каммингом. «Эге, — думаю, — не ожило ли былое пламя?» Не спуская с нее глаз, я сам был сражен, и потом, проснувшись посреди ночи и обнаружив прижавшиеся ко мне шикарные прелести, с удивлением почувствовал в себе настроение оседлать, кряхтя и отдуваясь, свою красотку. Она сонно хихикала и говорила, что я совсем спятил и творю глупости.

— В нашем-то возрасте! — бормотала она, когда все закончилось. — Что скажут дети? Ах, Гарри, дружочек, помнишь тот лес на Мадагаскаре? Гарри! Гарри!!! Дорогой, все в порядке? Давай принесу тебе воды... Или лучше бренди?

«Вот это да, какой прекрасный способ умереть», — думал я, будучи не в силах пошевелиться, не то что ответить. Однако заметил, что моя благоверная свежа как огурчик, и дал себе зарок смотреть в оба.

Ах, это сладкое воспоминание заставило меня забежать вперед. Именно в тот вечер, после обеда, принц предложил сыграть в баккара, и Камминг, как говорят, сжульничал в первый раз. Я, естественно, не имел об этом ни малейшего понятия, так же как и на следующий день, когда он, безмозглый идиот, снова принялся жонглировать ставками. Если верить свидетелям. Сегодня, в вечер среды, скандал вышел наружу — по крайней мере среди нескольких избранных, — я, развлекаясь бильярдом, пытался осмыслить его и, признаюсь, прикидывал, какое развлечение состряпать из этого всего. Да, это в моем духе, и, между нами, неужели вы отказались бы?

Но сначала надо разобраться. Насколько мне представлялось, существуют три объяснения, одно другого невероятнее.

Сложнее всего допустить, что Камминг действительно мухлевал. Я находил обвинение нелепым, хотя и очень хотел в него верить. Подполковник был хлыщ и законченный сноб, живое воплощение офицерского и аристократического превосходства: хладнокровный, красивый, богатый, с усами и платочком в рукаве. Он глядел на окружающий мир поверх кончика носа, был наверняка слишком брезглив, чтобы бриться в ванной, являлся, весьма вероятно, бывшим любовником моей благоверной, то есть вполне заслужил любой грязный трюк, каковой я решу с ним проделать. Но дело в другом: вопреки всем своим антипатиям я не мог не признать, что жульничество — не его стиль. Я убеждал себя, что даже те, на кого никогда не подумаешь, способны на отвратительнейшие проделки... Не относится ли этот Камминг к бесшабашным идиотам, которые шельмуют в игре не денег ради, но чисто ради удовольствия щекочут нервы? Такие примеры есть. Руди Штарнберг хотя бы. Но нет, тот был прирожденный подлец. Камминг не такой, и вопреки всей своей твердолобой отваге, которую он вроде как проявил при Улунди и в Судане, я не мог причислить его к любителям дергать тигра за усы. Слишком много рисковал он потерять... и вопреки всей моей неприязни, я не мог не признать, что Камминг был джентльменом.

Значит, свидетели либо заблуждаются, либо врут. Ошибку придется исключить: двое, даже трое еще могли допустить просчет, но пятеро?! Оба вечера подряд? Значит, остается заговор с целью обесчестить Гордон-Камминга, состряпанный пятью сговорившимися обвинителями. Смешно, скажете вы... А я не скажу. За пределами Англии я проделывал и не такие штуки и встречал святош, измарывавших себя с головы до ног грязью по самым нелепым резонам. А еще я с трехлетнего возраста знал, что термины «честь», «священная клятва» и «слово джентльмена» суть не более чем шепот на ветру, когда дело касается жадности, амбиций и страха.

И все же, стоило вам приглядеться к пятерке свидетелей, чтобы признать теорию о заговоре притянутой за уши. Никто из них не был близок с Каммингом, не имел оснований ненавидеть его, не говоря уж о желании уничтожить. А одного из них стоило не задумываясь вычеркнуть из списка подозреваемых. Кстати, вот они:

— Артур Стэнли («Джек») Уилсон, сын хозяина дома, молодой щеголь, живущий за счет папаши и лелеющий мечту вырасти в прожигателя наследства; откровенно туп и, возможно, способен на вспышки ярости, но едва ли на злодейство;

— его сестра, миссис Лайсет Грин, умеренно хорошенькая, безобидная, посредственная особа, явно не тянущая на роль Лукреции Борджа;

— ее муж, Лайсет Грин, напыщенный «вечный» юнец, крайне довольный собой и своим положением владельца своры фоксхаундов [1019] в каком-то затхлом северном болоте. Мой опыт гласит: существуют просто болваны, болваны надутые и В.С.Ф. [1020], но последних никак нельзя отнести к заговорщикам;

— Беркли Ливетт, законченный остолоп из полка Камминга, и его вполне можно было бы заподозрить в естественном желании подчиненного свести счеты с командиром, вот только из органов чувств у этих гвардейских офицеров не атрофировались только чресла да желудок.