Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Оуэн Уильямc, офицер и джентльмен, вот так! По его словам, вы очень мило щебетали за картами.

— Подлый брехун! — отзывается благовоспитанная дочь пэра. — И это только потому, что джентльмен помог даме сделать ставки! Ты же знаешь, как у меня плохо со счетом...

— Бэкгаммон составляет исключение, надо полагать.

— Бэкгаммон — это одно, но в картах я, как тебе известно, совершенный профан и могла ляпнуть что-нибудь, рассмешившее его. А уже если про флирт, Гарри Флэшмен, то кто бы говорил? Неужели я позабыла про миссис Лео Лейд... и Китти Стивенс?

Имена из пятидесятилетнего прошлого, оказывается, еще свежи в ее причудливо избирательной памяти. При этом хорошо бы еще узнать, кто такая эта Китти Стивенс!

— Ага, камушек в ваш огород, друг мой, — продолжает она, беря меня под руку, когда мы пошли дальше. — Что еще сказал тебе этот пустозвон Уильямc?

Это уже любопытно: ненавязчивый вопрос. Слишком ненавязчивый.

— О, только это, — отвечаю я. — Подозреваю, он хотел поддеть меня, зная, как я не выношу Камминга. Но ему ведь невдомек, что и ты не выносишь этого типа.

Я ободряюще пожал ее ладошку.

— Иначе с какой стати тебе было отшивать его несколько лет назад?

— Я его отшила? Что-то не припомню.

Еще любопытнее, ведь если в Лондоне W.1 [1025] и есть память, не уступающая слоновьей, то она кроется в весьма скудном в прочих отношениях умишке Элспет, леди Флэшмен. Не она ли доказала это только что, припомнив миссис Лео Лейд и ту другую потаскушку, кто бы та ни была? Я понял вдруг, что это неспроста. Вопреки беззаботному щебетанию, женушка сделала стойку, стоило упомянуть имя Камминга: блеснувшие в зеркале глаза, безыскусный допрос про полученные от Уильямса сведения и безразличное «что-то не припомню» подсказали, что она нечто скрывает от меня. Означает ли это, что Камминг снова решил распустить ручонки? В ее возрасте? Чертовски маловероятно, но... Королева Ранавалуна была бабушкой, но это ведь не остановило меня. Проклятье, если это правда, я позабочусь, чтобы он вышел из назревающей заварушки перемазанным с ног до головы. Но месть может подождать — сначала надо выудить другую рыбку. Поэтому, пока мы шли к гостиной, я смолк, продолжая хмуриться.

— Постой-ка, — говорю. — Уильямc обронил еще нечто... Точно, про баккара прошлым вечером. Ты не заметила ничего... Ну, про то, как играл Камминг?

Элспет растерялась. Но такое с ней происходит, как правило, всегда, когда речь не касается денег и амурных подвигов.

— Это ты о чем, Гарри?

— Было что-то необычное в том... как он делал свои ставки?

— Мои ставки, хочешь ты сказать? Я же сказала, он помогал мне...

— Нет, свои собственные! Как помещал он их на стол?

Она поглядела на меня, как на дурака.

— Ну, рукой, конечно. Просто клал их...

— Да, душенька, — продолжаю я, стараясь не сорваться. — Но это не совсем то, что я имел в виду...

— Он брал те цветные фишки со значками и клал перед собой. И передо мной, ведь, как я уже сказала, он советовал мне как ставить, потому что мне невдомек правила или способы, как безопаснее играть. И должна признаться, — плотину косноязычия у нее вдруг прорвало, — что это совершенно глупая игра, ума в ней не требуется никакого. Так я ему и заявила. «Как мы можем рассчитывать ставку, — говорю я, — коли понятия не имеем, сколько очков у принца? А вдруг у него девять, и где мы тогда окажемся?» Камминг рассмеялся и сказал, что приходится идти на риск, ведь это, мол, игра. «Это-то ясно, — я ему в ответ, — но было бы куда интереснее, знай мы одну из карт принца, а он — одну из наших. Тогда мы могли бы прикинуть, сколько ставить». А он заявил, что нам надо брать пример с Монтроза, и прочитал стишок, известный со школы [1026]. Ну, ты его знаешь, про то, что слишком боится судьбы тот, кто не решается испытать ее: победит он или проиграет. А я ему: «Все это замечательно, сэр Уильям, только все мы помним, что случилось с маркизом». И он расхохотался пуще прежнего...

Я нежно люблю ее, гораздо сильнее любого другого известного мне человеческого существа, и ответственно заявляю, что ни разу за почти семьдесят лет совместной жизни не пытался ее придушить. Но в этот миг едва удержался от соблазна.

— «...а "картинки", верите или нет, ничего не стоят!». «Но тогда, — спрашиваю я его, — зачем их вообще кладут в колоду?». А он отвечает, что это для весомости, уж не знаю, что имелось в виду. А я говорю, что так обидно проиграть, имея на руках двух королей, и получить еще одного, запросив третью карту, когда у принца сущая шеперня, но дающая ему восемь, и у него получается сильная рука, хотя трудно поверить, что три короля совсем ничего не дают...

Я мягко взял ее под руку и повлек от двери гостиной к уединенному алькову в конце коридора, поскольку видел одно только средство прояснить это дело раз и навсегда.

— Довелось тебе хоть раз заметить, как Камминг добавляет фишки к своей ставке после того, как принц объявит количество очков?

Элспет слегка прикусила зубками нижнюю губу — этот выражающий озадаченность жест сразу и навсегда покорил мое сердце в 1839-м.

— Ты имеешь в виду, после того как принц объявит победителя?

— Именно.

— Но в таком случае, — она нахмурилась. — уже поздно увеличивать ставку, так ведь?

— В этом все и дело! Замечала ли ты, чтобы Камминг после того, как объявят результат, помещал за черту другие фишки?

— Какую черту?

— Черту, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы, — которая была проведена мелом по сукну на столе. — Это напоминало разговор с дикарем-бушменом. — Линия, за которую помещали ставки.

— Ах, так вот зачем нарисовали эту линию? А я-то думала просто для красоты.

Элспет подумала немного, потом покачала головой.

— Нет... Не припомню, чтобы он клал еще фишки после...,

Когда до нее дошло, незабвенные голубые глаза распахнулись, а челюсть отпала.

— Но, Гарри, это же означает жульничество!

— Черт, как ты догадалась? Так и есть. Ну так ты не замечала, чтобы Камминг делал это? Рукой или карандашом?..

— Что ты, нет! Ну, я тотчас заметила бы и сказала, что так нельзя, что он ошибается и обязан...

Тут супруга резко замолчала, уставившись на меня, тревога на ее лице стала постепенно меняться на какое-то странное, хорошо знакомое выражение. А потом она улыбнулась — той самой пухлогубой насмешливой элспетовской улыбочкой, которая столько раз заставляла меня распахивать ногой ближайшую дверь и расстегивать штаны. Я с удивлением заметил, как глаза ее внезапно увлажнились, она встряхнула головой, прижалась ко мне и потрепала затянутой в перчатку рукой мои баки.

— Ах, Гарри, мой джо, милый мой дружочек! — промурлыкала жена. — Так вот почему ты мучил меня этими дурацкими расспросами: старый хрыч Оуэн Уильямс наплел тебе, что этот Билли Камминг пару раз брал меня за руку во время баккара? — Она нежно, любяще рассмеялась и похлопала меня по морщинистой щеке. — Конечно, брал, но только чтобы показать, куда помещать ставки, глупыш! И ты все еще ревнуешь свою старушку-жену, дикарь ты этакий! Но не стану утверждать, что мне это не нравится!