Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Так же думает и Лайсет Грин, хотя ему хватило ума не озвучивать свои мысли. О да, все свидетели тоже расписались, как видите. — Берти уставился на бумагу, качая головой. — Должен признать, непросто невиновному было бы взять и подмахнуть такое... И все же... — его поросячьи глазки впились в меня. — Есть, по-вашему, хоть малейшая вероятность того, что Камминг говорит правду?

— Поставьте себя на его место, сэр, и скажите: вы подписали бы такое, будучи невиновным? Или заклеймили бы обвинителей лжецами, пообещав затаскать по судам? Или взяли хлыст и...

«Или подумали бы о том, что скажет матушка», — мог я еще добавить. Принц посидел, хмурясь и качая головой, потом спрашивает, почти ворчливо:

— И какого дьявола на него нашло — жульничество я имею в виду? С ума, что ли, сошел, как считаете? Может, временное помешательство какое? Я слышал что-то о подобных вещах.

— А я — нет, сэр. И думаю, что к нему это в любом случае отношения не имеет.

Он кивнул, и пока мы пили и курили, изрек еще несколько философских замечаний. Берти наслаждался наступившим облегчением, и при расставании проявил исключительную любезность, сжав мою пятерню и второй раз за день назвав «Гарри».

— Я обязан вам... причем не в первый раз. Это, — он постучал по расписке Камминга, — была блестящая идея, но чем скорее мы поместим ее в безопасное место, тем лучше. Это документ не из тех, которые приятно увидеть в утренней газете, верно? Что ж, спокойной ночи, дружище, и еще раз спасибо... И дай бог, чтобы мы никогда больше не услышали об этом деле.

Если ты способен поверить в это, дорогой принц, то тебя можно убедить в чем угодно, думаю я. Потому как имел твердокаменную уверенность в том, что нам еще многое, слишком многое предстоит услышать о Великом скандале с баккара в Трэнби-Крофт. Берти, которого заботило только то, чтобы новость не достигла ушей мамочки, или ослы вроде Ковентри и Уильямса могли убеждать себя в том, что молчание обеспечено навеки: клятвы, честь и все такое прочее. Но меня не обманешь. В секрет посвящены по меньшей мере с десяток человек, причем из них две женщины, и рассчитывать, что они не дадут волю языкам, просто глупо. Дело просто обречено выйти наружу, как я и решил для себя в тот миг, когда стоял перед Гордон-Каммингом, оценивая его и придя к выводу, что баронет представляет собой идеальный объект для спуска в сточную канаву. Все, что для этого нужно, это вдохновение и четкий расчет, скажу я вам, остальное произойдет само собой.

Так и вышло, и если времени для утечки потребовалось больше, чем я ожидал, то результат того стоил. Так и не установлено, кто именно проболтался, но, по моему глубокому убеждению, это был сам Берти, как бы невероятно это ни казалось. Но дело в том, что американские газетенки в качестве своего источника указали не кого иного, как закадычную подружку Элспет, Дейзи Брук (это они окрестили ее Трещоткой Брук). Впрочем, поскольку именно она согревала в те дни постель принца, нет ничего удивительного, что он в какой-то момент имел несчастье поделиться с ней. Дейзи клялась, что это ни при чем и грозила обратиться в суд, но так и не обратилась.

Кто бы ни сболтнул, еще до Рождества во всех клубах и собраниях только и разговора было, что Камминг жульничал. Тот требовал опровержений и извинений, но не получал ни тех ни других. И вот его репутация рухнула до точки, когда либо остается заказать пинту портвейна и пистолет на завтрак, либо записаться в Иностранный легион.

Он не сделал ни того, ни другого. Породив в свете изумленные толки и затаенное злорадство, любопытство в обществе и, не сомневаюсь, ужас в принце Уэльском, Камминг подал на пятерых своих обвинителей из Трэнби в суд за клевету.

Суд состоялся в июне 91-го, и одно из главных сожалений моей жизни заключается в том, что я не мог присутствовать и полюбоваться нашим Берти на скамье для свидетелей, ежащимся под градом вопросов забывших свое место присяжных. Судья и адвокат, в отличие от них, вели себя подобострастно и обеспечивали его прибытие и отбытие исключительно в паланкине. Процесс длился с неделю и по всем отчетам представлял собой один из лучших юридических цирков в истории, где судья играл роль распорядителя манежа, и не хватало разве что оркестра и хора девочек. Будучи знаком с лордом главным судьей того времени, старым Колриджем [1028], я совершенно не удивляюсь, поскольку этот старый хрыч был просто кладезем веселых историй. Однажды, как говорят, его заключительная речь продлилась двадцать три дня, и именно этого субъекта, если хотите знать, следует нам благодарить за трехмильную зону территориальных вод.

Можете не сомневаться, не раз и не два мне едва удавалось побороть искушение не полюбоваться спектаклем, но я заставил себя держаться в стороне — когда вы приложили руку к организации катастрофы, лучше отойти подальше от места, куда валятся обломки. Я знал, что Берти и К оне станут упоминать о моем участии в деле, прискорбном и без прославленного Флэши, и не ошибся. Кое-то из знакомых, наслышанных о моем присутствии в Трэнби, приставал с расспросами, но я был тверд, как скала: мол, скверная история, приятель, трудно поверить, куда катится армия и далее в том же духе.

Помимо вердикта, который я доведу до вас в свое время, если вы с ним еще не знакомы, главной сенсацией стал шторм, обрушившийся на голову несчастного наследника престола. Боже упаси, чтобы я сопереживал этому жирному невеже, но даже меня изумила ярость, с какой газеты и ораторы накинулись на него, будто он похищал монахинь и продавал их в бордели Порт-Саида. И все из-за того только, что он играл в баккара! «Горе монархии!» — вопиял один писака; другой твердил о «хоре всеобщего порицания», остальные же выражали гнев и разочарование пристрастием к «самого низкого пошиба игре» и сокрушались, представляя, как «будущий король Англии заправляет оргией картежников». Даже «Таймс» пестрели выражениями вроде «прискорбно», «достойно сожаления» и «ужасно»; одно шотландское издание сочло, что «принц явно не таков, каким должен быть». Но больше всего мне понравился заголовок, гласящий, что Британская империя унижена и все цивилизованное человечество указывает на нее пальцем.

Что до самого суда, то можете поднять официальные отчеты, если угодно, но мне приятно думать, что вы не найдете там ничего, чего не могу сообщить я. Законники проштудировали каждую чертову секунду в течение трех вечеров, малейшее перемещение треклятых фишек, до буквы собрали кто, кому и когда что-то сказал, и с каким выражением, и что при этом подумал и почему. И так раз за разом, но смею уверить, к концу процесса присяжные пребывали в таком же тумане, как и публика. В бой был брошен главный юридический калибр того времени: со стороны Камминга выступал ни больше ни меньше как Кларк, сам генеральный стряпчий, а защиту представляли двое самых лучших адвокатов, Чарльз Рассел и молодой Асквит. Последний вам известен в качестве клоуна, оскверняющего своей персоной кресло премьер-министра, а мне он вспоминается сияющим юнцом, которому я однажды вручал в Лондонской школе награду за хорошую учебу. При всем том Асквит заработал репутацию ловкого крючкотвора, Рассел же слыл соколом в человеческом обличье, да и выглядел под стать.